Воспоминания ветерана КБ-60М

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ

 Землянский Игорь Яковлевич, 1929 года рождения, в сентябре 1952 года по направлению Харьковского политехнического института им. В. И. Ленина поступил на работу в КБ-60М и уволился в феврале 1960 года. В дальнейшем работал в Донецком институте «ЮжНИИГипроГаз» до сентября 1969 года в качестве инженера, главного конструктора и заведующего отделом транспорта и распределения сжиженного газа. С сентября 1969 года по март 2005 года работал в институте Горноспасательного дела в качестве заведующего лабораториями кислородно-дыхательной аппаратуры и средств противотепловой защиты горнорабочих и горноспасателей.

Ныне – пенсионер. Воспоминания о своей работе в отделе 60М начал писать в 1997 году по просьбе В. Листрового, но в связи с занятостью сумел вернуться к этому и закончить, когда вышел на пенсию, теперь уже к 80-летнему юбилею КБ им. А.А. Морозова.

И.Я. Землянский                                                                 20.04.07

 © BTVT.narod.ru

***

Немногим более 7 лет довелось мне работать в конструкторском бюро, разработавшем знаменитую тридцатьчетвёрку, а затем целый ряд более современных грозных машин. Пришёл я в него после института в 1952 году, когда возвращались ветераны из Тагила, и отдел быстро пополнялся молодыми специалистами. Назывался он «Конструкторский отдел 60М». Работа в отделе под руководством главного конструктора Александра Александровича Морозова, создавшего дружный и целеустремлённый коллектив, была замечательной незабываемой школой. В этих записках (воспоминаниях) отражено субъективное восприятие событий. Обстановка строгой секретности, в которой велась работа, а также необщительность автора приводили  к тому, что некоторые события или выпали из поля зрения, или предстали в искажённом виде. Это же способствовало тому, что после ухода из отдела мои контакты с его сотрудниками были очень ограничены. За прошедшие годы многое стёрлось в памяти. И всё же осталось много ярких впечатлений от напряжённой и увлекательной работы по созданию нового танка, конструкция которого позже была признана выдающейся нашими соперниками – специалистами танкостроения США и ФРГ.

Большая комната отдела кадров завода. Десяток сотрудников сидит за столами, а перед ними переминаются с ноги на ногу несколько «клиентов». Для них не предусмотрено ни одного стула. Нахожу нужного мне «столоначальника» и докладываю, что прибыл на завод по направлению после окончания института. Пока он копается в документах, я беру стул из-за пустующего стола и подсаживаюсь. Глаза «столоначальника» наливаются кровью, гнев его так и распирает. Такая фамильярность здесь не принята. Найдя мои документы, он распаляется ещё больше:

- Ты опоздал на полтора месяца! Мы на тебя уже подготовили материалы в суд для привлечения к ответственности за неявку на работу по назначению!

Заполняю анкету, пишу автобиографию. Интересно, как бы я это делал, стоя перед «столоначальником»? Мои объяснения, что я был на соревнованиях на первенство Украины и Союза, отскакивают от него, как горох. Так же отскакивают от него слова о том, что у меня уже есть договорённость с Кирнарским – главным конструктором завода по тепловозостроению о работе в его бюро конструктором.

-    Пойдёте технологом в заготовительный цех.

-        Но я…

-        С таким почерком в конструкторы не берём!

Понимаю, что спорить в этом учреждении бесполезно. Иду в цех, заранее решив наотрез отказаться от должности технолога. Начальник цеха выслушал меня доброжелательно и говорит:

- Я напишу на Вашем направлении, что Вы не подходите нам по квалификации, а уж с отделом кадров улаживайте вопрос сами.

Снова отдел кадров. К счастью, «столоначальника» нет. Сидящая за соседним столом женщина, равнодушно покопавшись в бумагах, пишет на направлении: «Направляется в отдел 60М на должность конструктора». Что такое «Отдел 60М», я не знаю, но главное – КОНСТРУКТОРОМ!

Нахожу нужный корпус, предъявляю направление часовому, который его внимательно изучает, и поднимаюсь в кабинет начальника отдела 60М. Меня встречает худощавый лысый мужчина с жёсткими скулами. Протягивает руку:

- Морозов Александр Александрович.

Предлагает сесть, берёт направление и просит рассказать о себе. Рассказываю о том, чему меня учили, о договорённости с Кирнарским, о том, что опоздал, так как был на соревнованиях.

- Мы турбинами не занимаемся. Мы проектируем танки, но я думаю, Вы сумеете применить здесь Ваши знания в области турбиностроения и газогидродинамики. Направлю Вас в моторную группу.

Наша беседа длилась более получаса. Приветливость Морозова резко контрастировала с казённым хамским приёмом в отделе кадров. Предстоящая интересная работа и, по-видимому, хороший коллектив, с которым меня тут же познакомили, вселяли оптимизм.

В институте на военной кафедре мы изучали танк Т-34, где-то я слышал, что это танк конструкции Морозова, но вот так неожиданно пришлось мне повстречаться с Александром Александровичем.

После защиты диплома я последовательно участвовал в соревнованиях по плаванию за свой родной ВУЗ ХПИ на первенстве общества “Наука” в г. Киеве, на первенстве Украины по марафонскому плаванию в г. Одессе, а затем на первенстве СССР по марафонскому плаванию на дистанцию 25 километров в городе Сочи, которые проходили в конце августа 1952 года. После этого, получив диплом и последнюю стипендию ХПИ, я поехал домой в г. Фрунзе, хотя имел предписание явиться на работу на завод №75 первого сентября. Я не был дома более двух лет и решил, что не будет большого греха, если я три недели погощу дома, у мамы.

По приезде из Фрунзе я временно поселился у своего однокурсника Семёна Гурфинкеля. На заводе мне пообещали предоставить общежитие в ближайшие дни. Через четыре дня мне в отделе кадров сказали, что в общежитии молодых специалистов мест нет, но временно меня могут поселить в рабочее общежитие на Луче. Это в одном квартале от завода.

В комнате восемь человек, никакой мебели, кроме стола и трёх стульев. Жильцы простые рабочие ведут себя сдержанно. В комнате не в пример моему былому житью в общежитии ХПИ, населённой 108 жильцами, тихо и благопристойно, даже по вечерам, когда народ возвращается. Некоторые слегка навеселе, но жёсткие правила проживания в общаге не допускают вход в здание существенно выпившим. В общежитии мужчин и женщин примерно поровну. Женщины живут на третьем этаже, на лестнице которого вахтёр строго следит, чтобы мужчины не проникали на женский этаж. Но двухэтажная пристройка имеет крышу, начинающуюся на уровне подоконников окон третьего этажа, а пожарная лестница на крышу третьего этажа проходит рядом, и с неё, с некоторым риском, можно перепрыгнуть на крышу второго, а уже потом вход в женские комнаты открыт через распахнутые окна. Поэтому с наступлением темноты по железной крыше второго этажа непрерывно гремят шаги желанных визитёров. Наряд милиции ловит их на крыше, а по комнатам ходит комиссия профкома с дежурным милиционером и удаляет из них мужской элемент. Туалет на первом этаже. Это просторная комната, вдоль длинной стены которой на небольшом возвышении прорезано восемь очков. Никаких кабинок или перегородок. Туалет общий для мужчин и женщин и нуждающиеся сидят в ряд, вперемешку. Впрочем, все к этому быстро привыкают. Ещё в древнем Риме были такие общественные туалеты. Буфета в общежитии нет и перекусить можно в столовой, напротив которая работает с девяти до двадцати часов. На заводе отличная и дешёвая столовая, но туда попасть можно только в обеденный перерыв и в начале второй смены. Конечно, сколь-нибудь ценные вещи хранить в жилой комнате не рекомендуется, Зимой работает раздевалка на первом этаже, а сейчас, пока тепло, всё следует сдавать в камеру хранения.

Пожив в таких условиях четыре дня, я обратился к Морозову, что мне не предоставляют место в общежитии специалистов. На другой день он вызвал меня и сообщил, что в это общежитие меня поселят через две недели, а пока поезжайте в колхоз. Это оказалось неплохим решением вопроса, В колхозе жили в просторной и чистой хате, кормили хорошо и работа была не слишком тяжёлая. По возвращении из колхоза меня сразу поселили в общежитии молодых специалистов напротив Балашевской проходной завода, в трёхместную комнату на втором этаже.

В комнате живут два парня - выпускники заводского техникума. На первом этаже общежития - буфет, где можно поужинать сметаной с сахаром, чаем с коржиками и прочим сухим и холодным, а так же запасти продукты на завтрак. Отрицательным моментом является высокая плата за проживание – 125 рублей, что почти в десять раз больше таковой в институте. Входная дверь общежития находится прямо напротив Балашевской проходной завода. На заводе жёсткие порядки. Опоздавший даже на пару минут на проходной задерживается и направляется в отдел кадров для объяснения причин опоздания. Однажды я проспал и только успел затянуть ремень брюк и набросить на плечи пальто. Так, с не зашнурованными ботинками и всеми не застёгнутыми пуговицами я добежал до проходной и ровно в 8⁰⁰ проскочил на работу. Те три минуты, которые я шёл по территории завода до отдела уже роли не играли.

Отдел 60М располагался в административно-хозяйственном блоке корпуса №100 в котором находились душевые и столовая. Две трети корпуса занимали цеха механической обработки в который изготавливались коробки перемены передач и гитары. Остальная часть была занята поточной линией сборки танков, на финише которой производилась выверка прицела пушки, для чего танк ставился напротив открытых ворот из которых была видна дымовая труба, стоящая на расстоянии около трех километров. На неё через перекрещенный нитями ствол наводили пушку и перекрестие прицела. Такое распо­ложение КБ было удобно, так как чтобы попасть в сборочный цех достаточно было спуститься со второго этажа, Это способствовало тому, что я за короткое время хорошо изучил конструкцию танка и процесс его сборки. Опытно-экспериментальный цех № 640 располагался довольно далеко и когда основная моя работа сосредоточилась там_, походы в него стали занимать довольно много времени.

***

Первое знакомство с работой, устройство в общежитие, поездка на сельхозработы и ознакомление с заводом заняли месяца два. Затем наступила череда рутинных конструкторских дел: размещение топливных баков в танке-мостоукладчике, установка котла-подогревателя, доработка воздухоочистителя и т.п. В феврале меня вместе с опытным испытателем, механиком-водителем, направили в командировку в танковые части Ленинградского военного округа. Задача – собрать замечания по нашей технике. Эта командировка многому меня научила. Познакомился с условиями эксплуатации машин в полках. Удалось решить в пользу завода пару серьёзных спорных вопросов о причинах выхода танков из строя. По мелочам замечаний было довольно много, часто не относящихся к конструкции машины, а главной претензией во всех частях в ту очень холодную зиму, была течь антифриза из-под дюритовых шлангов и муфт системы охлаждения двигателя. В Восточной Сибири к этому привыкли и на период сильных морозов просто сливали антифриз, здесь же, на западе, с такими морозами и утечкой антифриза столкнулись впервые.

После моего возвращения Морозов поставил передо мной задачу – выяснить причину и устранить течи. Несложные расчёты показали, что причиной является большое температурное расширение материала дюрита, потеря эластичности на морозе и слабый хомутик, закрепляющий его на патрубке. Наиболее простое решение – сделать хомутик более мощным. Проанализировав и прочертив несколько вариантов, я пошёл в экспериментальный цех, встал к верстаку и за день сделал два варианта нового мощного хомутика, а на следующий день показал их Морозову. Конструкция ему понравилась. Через пару месяцев новые хомутики стали устанавливать на изготавливаемые машины и их комплекты разослали по танковым подразделениям для замены старых.

Первой моей серьёзной работой был анализ и попытка расчета эжекционной системы охлаждения двигателя танка "Изделие 116", ведущим конструктором по которому был ветеран КБ-60М М.И. Таршенов. Система охлаждения двигателя, аналогичного двигателю В-2, но только развернутого, так что цилиндры легли горизонтально в одной плоскости, представляла собой ряд эжекторов большого сечения. Коэффициент эжекции таких эжекторов не может быть малым, но при этом развиваемый напор очень мал. Сопротивление радиатора было велико и в эжекторах возникал помпаж. Двигатель перегревался и это был главный недостаток изделия. На двигателе был предусмотрен компрессор. АК-150, который подавал воздух в эжектор встроенный в казённик пушки обеспечивающий продувку ствола после выстрела. Очень скоро после этого появились танковые пушки с ресиверами на стволе в который при выстреле, как в автомате Калашникова поступают пороховые газы, a затем они эжектируют газы оставшиеся в стволе.

Я сделал расчёт эжекторов, который показал, что их сечение следует уменьшить на треть. Однако к этому времени, в следствии ряда недостатков, в том числе перечисленных здесь, интерес к изделию 416 пропал и никаких работ по его модернизации больше не велось. С М.И. Таршеновым у меня сложились нормальные деловые отношения, несмотря на его замкнутость и неразговорчивость. Создавалось впечатление, что он чем-то обижен. Вскоре он ушел из КБ, и я с ним больше не встречался.

***

Однажды меня вызвали к Морозову. Предложив мне сесть к столу, стоящему в углу кабинета, он достал из сейфа пару небольших книг. Книги оказались об атомном оружии и его воздействии на различные объекты. Сегодня такое можно прочитать в учебниках по гражданской обороне.

- Материалы совершенно секретные. Книги выносить из кабинета нельзя. Сидите здесь и работайте. На меня не обращайте внимания. На перерыв и по окончании работы книги сдавайте мне. Эти материалы Вам скоро пригодятся.

Материалы пригодились дня через три.

В отделе необычное оживление. Морозов и его ближайшие помощники: Молоштанов, Омельянович, Митник, Волков, Степанов – возбуждённо снуют из кабинета в святая святых – комнату новых разработок и компоновки – и обратно. Скоро зовут туда и меня. Отделом получено задание – срочно разработать и изготовить к очередной серии атомных испытаний машину для разведки места взрыва и зоны выпадения радиоактивных осадков сразу после взрыва атомной бомбы. Условия очень жёсткие. Танковая броня – слишком слабая защита от радиоактивного излучения. Необходима защита в виде толстых свинцовых экранов. Расчёты показывают, что вес этих экранов раздавит ходовую часть танка.

Г.А. Омельянович предлагает поставить в танк вместо башни цилиндрическую свинцовую капсулу, разместив в ней экипаж, включая водителя. В этом случае перегруз ходовой части получается не слишком большим. Постепенно дискуссия сосредотачивается вокруг обсуждения деталей этого варианта. Тут же создаётся рабочая группа конструкторов, выделяется специальная комната (задание чрезвычайно секретное) и принимается решение – работать как во время войны, по двенадцать часов. Руководство проектированием капсулы поручается молодому специалисту, бывшему фронтовику, командиру бронепоезда Яловкину, который успел закончить институт на два года раньше меня. Переделки по корпусу и по системе управления поручают Степанову, а систему вентиляции и защиты от радиоактивной пыли – мне.

К работе подключены технологи и работники цехов. Разработанные чертежи в тот же день размножаются на синьках и уходят в цеха. Понадобилось меньше двух месяцев, чтобы спроектировать, изготовить и испытать новую машину. Её защитные свойства оказались значительно лучше, чем было задано, при полном соответствии основному функциональному назначению – разведке местности и взятию проб грунта и пыли.

Вскоре меня перевели в бюро новых конструкторских разработок и компоновки, возглавляемое Г.А. Омельяновичем. Конструктор с богатой фантазией и воображением, «генератор идей», тактичный и внимательный товарищ, Георгий Андреевич не мыслил себя без каждодневного конструкторского труда. Уезжая в отпуск на своём «Москвиче», он уже на третий – пятый день терял покой и возвращался на своё рабочее место. С ним в бюро работали опытные специалисты-ветераны: энергичный и вездесущий компоновщик и организатор изготовления моделей и макетов разрабатываемых машин В.Д. Листровой, специалист по бронекорпусам Г.П. Фоменко, виртуоз своего дела копировщица М.Полякова, беззаветно влюблённый в свою работу, фронтовик, выпускник Харьковского автодорожного института, компоновщик А. Гросицкий. Новое поколение конструкторов, пришедших в 1952-1955 годах, было представлено М. Баисовым, В. Подгорным, В. Волобуевым, А. Тереховым, Е. Морозовым и другими. Пополнялись молодыми специалистами и другие подразделения отдела. К концу 1955 года отдел представлял собой сильный сложившийся конструкторский коллектив.

Морозов вернулся из Тагила в начале 1952 года. Конструкторское бюро при харьковском заводе, эвакуированное в начале войны на Урал, начало возрождаться вместе с заводом в 1944 году и на первых порах занималось организацией серийного производства танка Т-44, а затем – танка Т-54. Небольшая группа конструкторов занималась новыми разработками, порой самыми фантастичными. Этот период местные остряки окрестили «Тысяча и одна ночь» или «Сказки Шехерезады». Главным конструктором по танкостроению был Щукин М.Н., ранее бывший главным конструктором машиностроительного завода в городе Кирове. В этот период под руководством Таршинова был разработан ранее упоминавшийся танк «Изделие 416». К 1952 году из Тагила в Харьков вернулось всего несколько человек. Пополнение кадрами происходило в основном за счёт молодых специалистов, приток которых увеличился в 1952-1954 гг.

Коллектив отдела 60-М был типичным коллективом интеллигентов пятидесятых годов. Жёсткая дисциплина военного завода и режим секретности делали людей более сдержанными, серьёзными и обязательными. Несомненно, все мы были патриотами, в лучшем смысле этого слова. Каждый сознавал важность нашей работы для укрепления обороноспособности страны и отдавал этой работе все силы. Однако обстановка интеллигентности и гуманности исключала или, по крайней мере, подавляла появление ура-патриотов, демагогов и фанатиков. Насколько я помню, парткликуш в отделе не было.

В конце октября 1956 года сотрудники всё чаще собирались в группы, обсуждая нарастающие события в Венгрии. Обсуждения велись с нейтральных позиций, насколько это возможно в среде, твёрдо усвоившей, что СССР – оплот мира и демократии. Правда, наша уверенность насчёт демократии была несколько подорвана недавними разоблачениями культа Сталина.

После вторжения в Венгрию наших войск разговоры перешли, в основном, в профессиональную плоскость. До нас доходили сведения о действии наших танков. Выяснилось, что в городских условиях они уязвимы сверху. В этом случае наиболее верным средством защиты является огонь фугасными снарядами с достаточно большой дистанции по любому подозрительному окну или чердаку. Слушая этот профессиональный разговор, Омельянович вдруг заметил: «А ведь вы все в душе на стороне венгров». Возражать ему никто не стал, а дискуссия прекратилась сама собой.

***

Небольшого роста, с гладко причёсанной на косой пробор головой, он быстро двигался плечом вперёд между чертёжными досками. За ним шёл Морозов. У досок ведущих конструкторов они останавливались и Морозов давал краткие пояснения.

- Это Баран Яков Ионович, заместитель Морозова в Тагиле. Сейчас он вернулся в Харьков, - сообщил мне мой сосед Фоменко. Так я впервые увидел Я.И. Барана, с которым в дальнейшем пришлось работать, как и с Омельяновичем, в тесном взаимодействии.

Я.И. Баран быстро включился в работу, освободив Морозова от множества текущих дел, связанных с новыми разработками. Человек чрезвычайно добросовестный и пунктуальный, он глубоко вникал в каждую конструкцию, внимательно проверял чертежи и занимался ещё многими делами, почти ежедневно засиживаясь в отделе до 19-21 часа. Очевидно, с приходом Барана Морозов окончательно решил взяться за разработку танка нового поколения. Сначала это была машина без названия и номера, затем – машина 430, затем несколько промежуточных модификаций и, наконец, в серийном производстве она получила индекс Т-64.

***

Танк Т-54 изготавливался серийно. В результате работы НТК, Харьковского и Уральского конструкторских бюро его конструкция постоянно совершенствовалась. Практически каждый год появлялась его модификация, существенно отличавшаяся от предыдущей. Изменилась пушка – появилась её стабилизация, сначала только в вертикальной плоскости, а затем и  в обеих плоскостях. Были установлены приборы ночного видения для водителя, командира и наводчика, заменён масляный радиатор, установлен новый воздушный фильтр, изменена боеукладка и конструкция топливных баков. Много работы потребовалось, чтобы оборудовать танк для движения под водой. Позже были проведены мероприятия по повышению устойчивости машины к воздействию ударной волны, жёсткого излучения и радиоактивной пыли во время атомного взрыва и после него. В последних двух работах мне довелось участвовать в качестве руководителя.

Но при всём этом танк Т-54, разработанный сразу после окончания войны на базе танка Т-44, оставался машиной, компоновка которой была жёстко завязана при её зарождении, правда, машиной очень удачной, существенно превосходящей существовавшие в пятидесятые годы зарубежные образцы.

Головным заводом по разработке Т-54, а впоследствии танка Т-55 был Уральский завод, откуда Морозов перебрался в Харьков в начале 1952 года. Харьковское конструкторское бюро, эвакуированное в начале войны на Урал, начало возрождаться при восстанавливаемом заводе в начале 1944 года и в основном обслуживало текущее производство.

Очевидно, у Морозова давно зрела идея создания танка с новой компоновкой, которая позволила бы, не увеличивая массы машины, резко повысить её ударную силу и бронезащиту. Эту идею можно было реализовать только в тесном взаимодействии с разработчиками оружия, приборов и двигателя. В короткое время Морозов сумел скоординировать усилия смежников, в результате чего идея создания новой машины приобрела реальные очертания. Наиболее существенным моментом начального периода разработки был выбор принципиально новой компоновки моторного отделения машины. Дизелисты предложили новый двухтактный двигатель с навстречу движущимися поршнями с прицепной турбиной на выхлопе и прицепным нагнетателем. Собственно, не двигатель, а его схему, так как в натуре пока существовал одноцилиндровый блок. Пожалуй, ещё никогда до этого конструкция двигателя не увязывалась так тесно с компоновкой моторнотрансмиссионного отделения машины. Был прочерчен не один десяток вариантов. В конкурентную борьбу включились дизелисты алтайского завода. Заместитель главного конструктора Петров, работая за чертёжной доской рядом с нами, разрабатывал очередную компоновку двигателя в течение одного-двух дней. Главный конструктор Артёмов набрасывал эскизы следующих вариантов тут же, сидя в углу комнаты. А мы вписывали эти варианты в моторное отделение, сравнивая их с вариантами будущего двигателя. Алтайцы опирались на богатый опыт и компоновали двигатель из деталей и узлов прославленного дизеля В-2. Это было их сильной стороной и одновременно слабостью, так как новый двигатель, создаваемый харьковчанами, просто обязан был быть лучше ветерана с двадцатилетним стажем.

Хотя в разработке дизеля мне принимать непосредственного участия не пришлось, но история его разработки заслуживает особой главы.

Сердце танка

В начале 1930 годов на первые советские серийные танки устанавливались бензиновые двигатели водяного охлаждения М-5, а затем М-17. На лёгкие танки ставились автомобильные двигатели. За рубежом положение было аналогичным. В Англии применялись двигатели Роллс-Ройс, Лейланд и Рикардо, в Германии – Майбах, Даймлер-Бенц, Аргус, в Франции – Испано-Сюиза, Рено. Всё это были авиационные бензиновые двигатели жидкостного охлаждения. В это время в авиации наблюдался всплеск интереса к дизелям. Для тихоходных самолётов с большим радиусом действия дизель, несмотря на его большую удельную массу, более выгоден, так как потребляет горючего в полтора раза меньше. При продолжительности полёта более пяти-семи часов экономия топлива по весу превышает разницу в массах бензинового мотора и дизеля. Весь вопрос в надёжности и долговечности дизеля при удельной массе не более 1,2 кг/лош.силу. В Германии фирмой Юнкерс был разработан оригинальный двухтактный авиационный дизель с навстречу движущимися поршнями, который вызвал широкий интерес во всех странах, в том числе и в СССР. Однако немцам не удалось довести этот дизель до серийного производства. И самолёты, и танки Германии во время войны имели бензиновые двигатели. У нас, в научно-исследовательском авиамоторном институте таким дизелем занимался молодой профессор А.Д. Чаромский. Одновременно разрабатывались четырёхтактные V-образные дизели (Д-50 и другие). Были попытки устанавливать эти дизели на самолёты, например, ДБ-240 конструкции Р.Л. Бартини, но малый моторесурс и частые поломки заставили отказаться от них. Разработка 12-цилиндрового четырёхтактного дизеля В-2 была начата им как авиационного. На харьковском паровозостроительном заводе, где а это время производились танки, быстро оценили потенциальные преимущества дизельного двигателя и продолжили работу над ним с целью создания двигателя для танка. С 1932 года в старом монастыре, в центре города было организовано специальное дизельное конструкторское бюро и опытное производство.

Не буду утверждать, что Россия является родиной слонов, но в отношении дизелей, особенно танковых, необходимо проявить объективность и справедливость. В начале века, в связи с тем, что Россия по добыче нефти опередила прочие страны, выдающийся химик, изобретатель и предприниматель Нобель развернул производство дизелей и нефтянок на заводах России в Петербурге, Коломне, Брянске, Токмаке и Сормово. В это время в Европе и США превалировали газовые двигатели. В результате первый в мире теплоход с коломенскими дизелями поплыл по Волге. Русские подводные лодки первыми были снабжены дизелями вместо бензиновых двигателей. В 1908 году в Коломне был построен двухтактный дизель с навстречу движущимися поршнями, схема которого была позже заимствована фирмами Фербенкс-Морзе, Юнкерс, МАН и другими. Двигатели строились рядными: как горизонтальными, так и вертикальными. Позже появились дизели, построенные по схеме дельта. Но позиции России в области дизелестроения в связи с общей отсталостью машиностроения и последующей разрухой в результате войны и революции были вскоре утеряны. Машиностроительные фирмы Запада, особенно Германии и США, вырвались вперёд. Производились миллионы автомобилей, десятки тысяч авиационных двигателей, судовые дизели достигли мощности 30 тыс. лошадиных сил при массе свыше 1200 тонн. Конструкции двигателей совершенствовались одновременно с технологией их изготовления. Для поддержания технического уровня двигателестроения Россия, а затем СССР вынуждены были покупать лицензии у иностранных фирм: МАН, Зульцер, Испано-Сюиза, Гном и РОН, Райт-Циклон и др. Во время первой мировой войны отечественными заводами было построено не более одной пятой части двигателей, применявшихся в авиации и автомобилях, изготовленных в России. В конце двадцатых годов в СССР существовали иностранные концессии по строительству моторных заводов, в том числе концессия Юнкерс. В начале тридцатых концессии были ликвидированы, так как фирмы не выполнили своих обязательств. В СССР были организованы сильные конструкторские бюро по разработке двигателей. Мелкие полукустарные конструкторские группы существовали и раньше. В период с 1920 по 1928 гг. в СССР было разработано более сорока моделей авиационных и автомобильных двигателей, многие из которых были построены в одном или нескольких образцах, но ни один не пошёл в серийное производство. Одним из первых был авиамотор М-11 мощностью 100 л .с., который с 1928 года изготавливался большой серией до начала 50-х гг. Последние годы его мощность была доведена до 145 л .с. По лицензиям и просто скопированными были авиационные двигатели М-5, М-6, М-15, М-17, М-22, М-25 и многие другие. Все эти двигатели работали на бензине и имели удельный расход горючего 320-380 г/л.с. в час. Бензин чрезвычайно пожаро- и взрывоопасен. Дизель имеет удельный расход топлива 170-210 г/л.с. в час, а в бочке с соляровым маслом (дизтопливом) можно тушить факел. Всё это обеспечивает танку с дизельным двигателем больший запас хода и меньшую пожароопасность. Дизельный двигатель В-2 на танке Т-34 обеспечивал ему эти преимущества перед немецкими и американскими танками.

В конце 1953 года А.Д. Чаромский создал на базе завода № 75 специальный отдел по разработке танкового дизеля. С первых дней работники этого отдела разрабатывали дизель в тесном сотрудничестве с компоновщиками отдела 60М. Основная концепция компоновки заключалась в том, что двигатель, имеющий форму невысокого параллелепипеда, почти квадратного в плане, размещался в самой корме танка так, что задний коленвал был соосен с двумя семискоростными планетарными коробками скоростей, одновременно являющимися планетарными механизмами поворота. Над двигателем размещались водяной и масляный радиаторы, батарея эжекторов и воздухоочиститель. В результате компоновка моторного отделения получилась очень плотной и  в то же время обеспечивающей быстрый и удобный доступ ко всем агрегатам. Хотя основная концепция компоновки была принята очень скоро, окончательно она утрясалась долго и мучительно. Несколько раз изменялось место расположения газовой турбины и центробежного нагнетателя, которые, в свою очередь, влекли перекомпоновку всего, что было над двигателем. В первом варианте двигатель был четырёхцилиндровым мощностью 680 лошадиных сил. Моторесурс двигателя оказался мал. Горели поршни и было много других, более мелких неприятностей. В кельях старого монастыря шла бесконечная переборка двигателей, и лишь изредка раздавался надсадный рёв испытываемого мотора. Неполадки с двигателем серьёзно задержали передачу танка 430 в серийное производство. В связи с этим было принято решение на Уральском заводе продолжать изготовление танков с двигателем В-2 и после начала производства в Харькове – танка Т-64. Новая модель уральского танка получила индекс Т-72.

Число цилиндров двигателя Чаромского увеличили до пяти, заменили материал поршней, на поршни поставили стальные головки, изменили проточную часть турбины, ограничили мощность 700 л .с. и в начале шестидесятых двигатель можно было считать доведенным и достаточно надёжным. Танк Т-64 пошёл в серию.

Работа над двигателем продолжалась.

Принятая компоновка моторного отделения позволила существенно уменьшить объём моторного отделения и увеличить размеры боевого. Диаметр погона вырос, из-за чего пришлось развалить борта, изготовив их из брони переменной толщины. Всё это позволило разместить более мощную пушку при сохранении массы машины в пределах 36 тонн.

Скоро получили новую пушку. Она оказалась более чем на тонну тяжелее пушки, устанавливаемой на танк Т-54, с массивной казённой частью. Унитарные патроны к ней были значительно тяжелее серийных и разместить всё это хозяйство можно было только в башне непривычно большого диаметра. Количество приборов, которые надо было разместить в боевом отделении, росло, как снежный ком. Заманчиво было уменьшить массу машины за счёт облегчённой ходовой части. Одновременно необходимо было увеличить плавность хода машины. В результате ходовая часть получилась совершенно новой и непохожей на ходовую Т-54.

Группа ходовой части под руководством В.Д. Волкова относительно количества подведомственных ей деталей танка была довольно многочисленной. Так траком гусеницы многие месяцы занимался Н.К. Волобуев, единственный из группы, чьё рабочее место было в нашей комнате нового проектирования. Ленивцем так же долго занималась В.К. Дузь, а амортизаторами и торсионами целая группа. Только палец гусеницы не имел своего персонального разработчика. Гусеница оставалась цельнометаллической. Различные варианты с сайлент блоками и подушками на траках появились позже. Диаметр катков уменьшили, а их число увеличили до шести на борт. что являлось наиболее заметным отличием нового танка от танка T-55. Результатом этой кропотливой работы коллектива группы ходовой части при активном участии Морозова и Барана была создана конструкция, которая почти без изменений сохранялась на последующих моделях танков.

Одним из наиболее новаторских узлов машины была планетарная коробка перемены передач. Сконструировать её, так же как и сыграть партию в шахматы, можно во множестве различных вариантов. Даже если отбросить заведомо порочные, остаётся множество, на первый взгляд, просто отличных, но большая часть их таит недостатки, которые могут быть выявлены только при кропотливом и вдумчивом анализе. Неистощимым источником этих вариантов был зав. бюро перспективных разработок Георгий Андреевич Омельянович. Почти каждое утро на протяжении полугода он, зав. группы трансмиссии Левит, Баран и сам Морозов – все маститые «коробочники» – с жаром обсуждали очередной вариант. «Преселекторное включение», «циркуляция мощности», «солонце», «водило» и прочие специфические термины густо висели над этой компанией, часто переходящей на крик.

Обсуждение конструкций других узлов проходило менее экспансивно. Обычно около 16 часов у чертёжной доски появлялся Морозов. Его часто сопровождал Баран. Морозов обычно садился на ближайший стол, поджимал под себя правую ногу, а коленкой другой подпирал подбородок и несколько минут рассматривал чертёж. Затем начинался анализ конструкции и её сравнение с предыдущими вариантами, так как обычно, это был далеко не первый. Морозов, как правило, очень внимательно выслушивал разработчика, тщательно взвешивал его аргументы. Также выслушивал всех, в той или иной мере причастных к разработке этого узла и, если время позволяло, предлагал подумать ещё. Такое обсуждение часто затягивалось до 20-21 часа. Таким образом, каждый узел прорабатывался в нескольких вариантах и только после того, как конструкция выдерживала критику по технологическим, техническим и экономическим параметрам, давалось добро на разработку рабочих чертежей. Но это касалось только узлов, идущих на машину.

Новаторские элементы конструкции танка разрабатывались их авторами без лишнего вмешательства Морозова и Барана. Так, например, центробежный нагнетатель-сепаратор воздуха подаваемого в боевое отделение танка при прохождении местности зараженной радиацией, мне разрешили разработать и изготовить экспериментальный образец, а затем испытать его в лаборатории дизелистов практически без контроля сверху. Только тогда, когда я предъявил протокол испытаний конструкция была подробно рассмотрена и я получил команду разработать рабочие чертежи и передать их в цех для изготовления экземпляра нагнетателя для опытного танка. Таким образом, свобода творчества на этапе рождения конструкции была обеспечена.

Мной был разработан люк выброса стреляных гильз и эжектор системы охлаждения двигателя. Я, также, принимал участие в разработке воздухоочистителя и котла разогрева. Недостатком существовавшего котла являлась необходимость крутить вручную рукоятку его вентилятора до установки на машину аккумуляторов, которые в сильные морозы приходиться хранить в тёплом помещении. Я поставил перед собой задачу создать котел подогрева, который для своего запуска работы требовал только спичку и непродолжительное вращение рукоятки. Такой котел с вихревым горением и испарителем в диске рабочего колеса был изготовлен и испытывался в цехе № 640. Первые запуски котла были неудачны. Но я быстро обнаружил свою ошибку. При расчете сегнерова колеса я неправильно принял молекулярный вес паров солярки, рассчитывая на их диссоциацию. Но молекулярный вес оказался большим и истечение паров с малой скоростью, что не обеспечивало устойчивого вращения вентилятора – сегнерова колеса. Только после того, как я добавил в солярку воду, котёл заработал, как было рассчитано. Работа котла выглядела эффектно и я решил продемонстрировать его военпредам и руководству цеха №640. Выхлопная труба котла возвышалась над ним почти до крыши цеха, и она создавала такую сильную тягу, что котел гудел как сирена. Поскольку в танке такой трубы не могло быть, я на плоский срез трубы положил тяжелый стальной диск, который оставлял лишь, небольшую щель для выхода, дымовых газов. Зрители собрались в проходе между двумя танками позади которых стоял котёл.

Я запустил котел. Вентилятор котла набрал обороты и запел высоким голосом. По какой-то причине прервалась подача солярки в сегнерово колесо котла и пламя погасло. Я обнаружил, что трубка подающая солярку пережата. когда я поправил трубку в горячий котел поступила порция солярки. Произошёл хлопок. Звук был оглушительный. Тяжелый диск подлетел вверх и прогрохотал по стальным стропилам кровли, после чего упал на башню одного из танков. Я и работники цеха были ошеломлены, но остались на своих местах, а три военпреда мгновенно нырнули под днища танков. Конечно после этого случая обсуждение конструкции и достоинств котла приняло специфический характер.

Когда все выразили своё отношение к произошедшему инциденту в словах, которые я здесь пропускаю, было признано что такой котёл представляет интерес, но необходимость добавления воды делает его эксплуатацию невозможной, так как в мороз вода будет замерзать.

Так моя затея с котлом потерпела фиаско, хотя в других условиях комбинация сегнерова колеса с центробежным вентилятором может быть плодотворной.                                                                                           Г

Всякая новаторская работа связана с неизбежным риском. Если бы всё что задумано получалось безупречным, то можно было бы сократить число сотрудников КБ до трех – пяти человек, а остальную работу поручить компьютерам и прочей оргтехнике.

По мере того, как вырисовывалась общая схема нового танка, первоначально сравнительно узкий круг конструкторов, участвующих в разработке, расширялся и скоро новым танком занимались уже почти все сотрудники конструкторского отдела, за исключением ведущих серийное производство. При этом возросла роль компоновщиков и макетчиков, в роли которых выступали А.С, Гросицкий и В.Д. Листровой. К ним от всех стекались габаритки узлов, которые менялись, как в калейдоскопе. Узлы и приборы налезали друг на друга, монтировались или не стыковались. Компоновщики терпеливо разбирали эти завалы, часто прибегая к посредничеству Главного и его заместителя Якова Ионовича Барана. По мере утряски конструкции в опытном цехе модельщики под руководством Листрового изготавливали деревянный макет, сначала только боевого отделения, а затем танка в целом. Во время разработки были изготовлены модели танков в одну десятую натуральной величины, чрезвычайно тщательно выполненные, со всеми подробностями. К сожалению, видеть эту филигранную работу могли немногие. Для моделей были изготовлены специальные ящики – футляры с мягкими ложементами внутри и пломбируемыми замками снаружи. Очевидно, и сейчас эти замечательные модели хранятся в недрах первого отдела.

В стране в этот период существовало несколько конструкторских организаций, разрабатывающих танки. Некоторые из них находились в явно привилегированном положении, например, Ленинградское КБ Жозефа Котина, которое по численности персонала в несколько раз превосходило Харьковское бюро Морозова. Котин – энергичный и пробивной администратор – был всё время на виду у министерского начальства и у заказчика и умело пользовался этим. И всё же, как показало время, КБ Морозова выиграло конкурентную борьбу. Разработки других КБ постепенно вытеснялись конструкциями, разработанными в КБ Морозова. По моему мнению, решающую роль в этом сыграли очевидный конструкторский талант Александра Александровича и избранный им стиль работы и взаимоотношений с сотрудниками.

Морозова никак нельзя назвать демократом. Глубоко вникая в каждую конструкцию, он добивался её тщательной отработки, давая разработчику достаточно свободы и времени, но окончательное решение принимал сам, причём, в безапелляционной форме. Таким образом, законченная конструкция танка была подчинена единому творческому замыслу и стилю – стилю Морозова. Беря нас на различные совещания и рассмотрения проектов в НТК Генерального штаба или в Министерство, он неоднократно предупреждал: «Что бы я ни говорил во время доклада или разговора с заказчиком, даже если я говорю явную нелепость, не вмешивайтесь в разговор без моей просьбы». За разработанную конструкцию он нёс ответственность единолично и никогда не подставлял своих подчинённых. Конечно, такой стиль был возможен только при наличии непререкаемого авторитета, конструкторского таланта, трудолюбия и умения подбирать кадры. Взаимоотношения Морозова с сотрудниками не всегда были ровными. Ряд его коллег, обладающих недюжинными конструкторскими способностями и твёрдым характером, вынуждены были уйти. Среди них М.И. Таршинов, Трашутин, Калугин.

К этому можно относиться по-разному, но очевидно, что твёрдую техническую политику в КБ можно проводить только при авторитарном руководстве. Два медведя в одной берлоге не уживаются. Наиболее правильным в этом случае является использование способных, но не прижившихся разработчиков на других самостоятельных участках конструкторского фронта. Так, кстати, с перечисленными товарищами и поступили, что делает честь руководству завода и отрасли.

Как человеку беспартийному и не склонному к общественной работе, мне трудно судить о роли КПСС в деятельности КБ. Сам выполняя довольно ответственные задания и будучи ведущим конструктором, я её влияния на свою работу не замечал. Долгое время о наличии партийной организации в КБ я мог догадываться. А.А. Морозов вступил в партию в 1944 году в возрасте сорока лет, уже пять лет будучи главным конструктором. До этого его, как «гнилого интеллигента», очевидно, в партию не приглашали. При приёме в партию А.А. Морозов произнёс фразу, которую произнёс при тех же обстоятельствах С.П.Королёв: «Вступаю, потому что не мыслю своей дальнейшей деятельности вне рядов партии». Фраза, прямо скажем, двусмысленная.

Парторгом отдела был зав. хозяйством В.И. Шаров – скромный, серьёзный и рассудительный человек. Но подошло время отчётно-выборной кампании. Задолго до собрания один из молодых конструкторов – Белоусов – начал агитацию за свою кандидатуру на пост секретаря парторганизации отдела. Кое-кто этому искренне обрадовался, так как занимать этот пост многим не хотелось. Будучи избранным, Белоусов развернул бурную деятельность, которая вскоре свелась к нападкам на Морозова. Я не знал подробностей, но видел, что Морозов в несколько дней сильно изменился. Он выглядел подавленным, бледным и рассеянным. Очевидно, он был глубоко потрясён этими несправедливыми обвинениями. Большинство сотрудников отдела искренне сочувствовали Александру Александровичу. Стремясь заручиться поддержкой «масс», Белоусов организовал общее собрание отдела, рассчитывая, что найдутся обиженные Главным. Но собрание раскололось и всем стало ясно, что на стороне Белоусова немногие бездельники и бузотёры, а на стороне Морозова – наиболее активные и квалифицированные специалисты. Решение, насколько я помню, принято не было, но постепенно страсти улеглись и Белоусова переместили с повышением на партийную работу, а Морозов долго приходил в себя.

Во время руководства работами по модернизации Т-54 мне пришлось посетить ряд организаций в поисках необходимых материалов и изготовления деталей, а так же получения информации о каких либо работ, по повышению защитных свойст экранов из различных материалов при воздействии жесткого радиоактивного излучения. Периодически возникали слухи о том что найден материал не пропускающий гамма излучения, но при проверке оказывалось, что это очередная утка. Вопросом защиты от жесткого излучения мне пришлось периоди­чески заниматься до самого выхода на пенсию. В 2001 году, разрабатывая защитную одежду для чернобыльцев я посетил в Днепропетровске предприятие "ЮЖНЫЙ" где изготавливают баллистичнекие ракеты.

Один инженер, житель Днепропетровска, как позже выяснилось прохиндей без определённых занятий_, выступил посредником между двумя авторами разработки нового материала, к.т. н., сотрудниками КБ ЮЖНЫЙ" и нашим научно-исследователским институтом горноспасательного дела обещая создать материал, который бы при толщине 5 – 8 мм и массе одного квадратного метра не более 8 кг ослаблял жесткое излучение в десять раз. Он добивался заключения договора с выплатой аванса, якобы необходимого для приобретения компонентов нового материала и создания лабораторной установки для его испытания. Однако при личной встрече с названными авторами я выяснил, что ничего подобного они нашему посреднику не обещали. Их материал отличается от известных противорадиационных экранов только повышенной эластичностью. Теоретически возможна электронно-резонансная защита, однако до её практической реализации ещё очень далеко. О попытке посредника заключить с нами договор они ничего не знают, а он очевидно хотел получить аванс и затем спустить работу на тормозах.

Для модернизированного танка были необходимы изоляционные и уплотнительные материалы. В поиске таких материалов я направился в Московский институт авиационных материалов, предварительно узнав, что он находится в районе улицы Радио. Выйдя на угол ул. Радио и Баумана начал спрашивать прохожих, где ИАМ. Первые встречные сказали мне, что они такого не знают. Очередной встречный сделал каменное лицо и ничего не ответил. Пятый и шестой сказали, что это очевидно не здесь, а скорее всего в Химках. Ещё два человека ничего сказать мне не могли. За это время я дважды обошёл квартал примыкающий к ул. Радио, пока наконец не встретил старика, который выслушав меня сказал:

- Вам просто морочат голову играя в секретность. Вы ходите вокруг этого института. Вот он. и он дотронулся до стены высокого серого здания возвышающегося над соседними, в том числе над музеем Жуковского. “А его проходная и отдел кадров находятся в глубине двора напротив, через улицу Радио. Там тоже нет никаких табличек, но вы поднимайтесь на деревянное крыльцо и сразу попадете в бюро пропусков”. Действительно, все так и оказалось. Я довольно быстро оформил пропуск, получил инструкцию, как найти вход в институт. В лаборатории изоляционных материалов меня встретили приветливо и я договорился, что они выдадут нам изоляционные маты из своих запасов, фонды на них надо получить в Минавиапроме.

Мой последующий опыт конструктора или руководителя конструкторских работ, связанных с конструированием, в других организациях столкнулся с порочной практикой, когда после окончания разработки объекта, его изготовления и испытаний полностью прекращается финансирование каких-либо работ по совершенствованию и модернизации. Особенно жёстко это стало соблюдаться после введения «Единой системы конструкторской документации». Следует открывать новую работу, менять нумерацию и индексы, иными словами – полностью перелопачивать конструкторскую документацию.  В мою бытность в КБ-60М система нумерации чертежей разрабатывалась в отделе нормоконтролёром с согласованием с главным конструктором. Широко практиковалось заимствование чертежей из предыдущих проектов и исправления, связанные с различными изменениями конструкции или устранением ошибок. На некоторых кальках доходило до нескольких десятков изменений, и только тогда чертёж перерабатывался, и изготавливалась новая калька, которая опять обрастала изменениями.

Это очень экономило труд конструкторов, хотя (частично) было связано с дефицитом ватмана и кальки. Чертили мы тогда на просроченной бумаге – синьке или другой подобной. Ватман применялся только для генеральных общих видов. Основным аргументом нынешнего бумаготворчества с полной переделкой чертежей является стремление показать любую работу как принципиально новую, с новым финансированием и, возможно, с премией за новую разработку. Правда, следует отметить, что в КБ-60М я совершенно не был связан с заказами и финансированием.

После завершения работ по объекту 430 КБ плавно перешло к дальнейшему развитию конструкции этой машины. На доске Гросицкого появился чертёж боевого отделения с автоматом раздельного заряжания пушки, дорабатывалась система бронирования и т.п. Так, исподволь, начал создаваться танк Т-64. Конечно, основная работа по объекту 430 переместилась в часть отдела серийного производства, которым в то время руководил А.А. Молоштанов. Первой его помощницей была Л.К. Сорокина, обладавшая прекрасной памятью и ориентировавшаяся в многотысячной массе чертежей, как на своей кухне.

Весной 1959 г . Отдел понёс потерю. Умер главный компоновщик Л.К. Гросицкий, большой энтузиаст своего дела, который мог за три дня начертить новый вариант компоновки машины в масштабе 1:5 так, что его можно было показывать любому начальству. У него было множество габариток различных узлов, которые он в бесконечных вариантах размещал на чертеже общего вида. Остальные сотрудники, закалённые войной и относительно молодые, держались бодро и даже болели нечасто.

Как конструктор, более склонный к самостоятельной работе, я принимал ограниченное участие в основной работе отдела, создании изделия 430 и последующих. Мне было поручено вести работы по модернизации танка Т-54, который впоследствии получил индекс Т-55, в части противоатомной защиты и подводного вождения.

Оборудованием танка T-55 начал заниматься сын А.А.Морозова Евгений. Он даже ездил в Чехословакию знакомиться с их опытом оборудования танка в полукустарных условиях. Чехословаки оборудовали и испытали несколько машин, но было необходимо внести в танк Т-54 такие изменения, которые упростили бы и сделали более надёжным и менее трудоёмким подготовку машины к подводному вождению в полевых условиях. Кроме того, было необходимо оборудовать машину устройствами снижающими воздействие атомного взрыва на экипаж. В конце концов Морозов решил поручить эту работу мне.

В Нижнем Тагиле таким же ведущим был Д.К. Васильев. Для проверки водо- и воздухопроницаемости боевого отделения и танка в целом нами была изготовлена воздухомерная трубка с вентилятором.

Предусматривалось два варианта уплотнения погона: при помощи пневматической камеры, закладываемой под башню, и резиновый манжет, затягиваемый вокруг погона. Разработан вентилятор на моторной перегородке для улучшения воздухоснабжения двигателя во время подводного вождения, разработана система выброса стреляных гильз через лючок в тыльной части башни, разработана система экстренной герметизации боевого отделения при воздействии жёсткого излучения атомного взрыва с датчиком гамма-излучения и пиропатронами, воздействующими на элементы герметизации. Разработано уплотнение спаренного пулемёта и пушки  и герметизация крыши моторного отделения. Мной (на уровне изобретения) был предложен центробежный нагнетатель-сепаратор воздуха для очистки от радиоактивной пыли. Испытания сепаратора показали, что степень очистки достигает 99,8%. Я решил использовать его также для обогрева боевого отделения танка, для чего сделал воздухозаборник под масляным радиатором. Последующие полигонные испытания, которые я проводил при участии представителя Генштаба подполковника Кулешова, показали, что это было неудачное решение.

В морозную ночь при включении нагнетателя в танке становилось тепло, но нагнетатель гнал воздух с выхлопными газами, и в танке можно было угореть. При движении по-походному это не грозило водителю, поскольку его голова находилась снаружи, но остальные члены экипажа подвергались этой опасности. Этот недостаток можно было устранить ценой переделок в моторном отделении, на что не пошли. Пришлось переносить нагнетатель в другое место и отказаться от обогрева, который особенно оценил механик-водитель, так как тёплый воздух согревал его спину. Подполковник из Генштаба Кулешов приехал из Генштаба с приказом провести испытания буквально «вчера», поэтому ходовые испытания на полигоне проводились круглые сутки в четыре смены, причём при пересменке предыдущий испытатель задерживался на час, чтобы передать смену без остановки машины. Полагалось каждые шесть часов отстреливать пиропатроны, управляющие системой герметизации танка и вентиляцией, что, в основном, делалось на ходу. Механики-водители сменялись через каждые шесть часов.

Я и Кулешов катались в танке по двенадцать часов, изредка подменяя водителя на полчаса – час. До этого я водил танк Т-34 в течении десяти минут, когда был на сборах после четвёртого курса института. Разница в вождении Т-34 и Т-54 была очень заметна. Повороты совершались более плавно и не требовалось давать полный газ, когда резко берёшь один из рычагов на себя. Остальное время я, обычно с сидел на месте командира и делал заметки по ходу испытаний. Езда по полигону разбитому танками так, что он представлял волнообразную дорогу с ямами и буграми между ними высотой до полутора метров была утомительна, так как всё время надо было держаться, чтобы не биться головой о смотровые приборы командирской башенки. Иногда с нами ехал инженер-испытатель из опытного цеха № 640. Всего намотали 1000 километров пробега без каких либо поломок.

Ходовые испытания проводились трое суток. После этого Кулешов потребовал двух машинисток и отдельную комнату. Через два дня объёмный отчёт о проведенных испытаниях был написан и переплетен. Ночным поездом Кулешов увёз отчёт в Москву.

Испытания машины в движении под водой проводились позже, в дивизии, квартирующей в городе Черкассы. С военпредом завода я выехал в дивизию. При переезде по мосту через Днепр мы увидели, что по реке идёт сплошной поток льда. Из части мы дали телеграмму, что в связи с ледоходом испытания невозможны, и вернулись в Харьков. Через пару недель получили приказ – провести испытания несмотря ни на что. Снова выехали. На этот раз при переезде через Днепр увидели, что он намертво скован льдом, но приказ есть приказ. Послали разведку, которая доложила, что в семидесяти километрах от Черкасс есть залив, который покрыт льдом частично. Выехали туда колонной из двух опытных танков, плавающего транспортёра, студебеккера и двух джипов.

Залив (устье реки) оказался с крутыми берегами. Пришлось их взрывать. Лёд разогнал плавающий транспортёр. Начали готовить танки к подводному вождению. На закате – а зимой он наступает рано – закончили подготовку, поставив на машины трубы-лазы. Построили личный состав, и командир дивизии начал речь, в которой напирал на важность испытаний. Стоявшие перед нами в строю члены экипажей имели жалкий вид, так как за день изрядно устали и замёрзли. Ехать в танке под лёд им явно не хотелось: это впервые и чем кончится – неизвестно. В это время пошёл мокрый снег. Я предложил командиру отложить испытания на утро, с чем он согласился.

На следующее утро снова построение и снова приказ «По машинам». Начали прогревать моторы. Я по трубе-лазу спустился в танк. Смотрю – молодые ребята сидят бледные и имеют подавленный вид. Задают мне вопрос: «Вы поедете с нами?» «Да», - отвечаю я, - «Как автор, я должен сам испытать своё творение». Лица ребят сразу оттаяли, и они даже начали улыбаться: если конструктор с ними, тогда  нестрашно.

Пошли первый раз. В трубе-лазе гулко отдаются её удары о плавающие льдины. Вышли из воды и поехали по лугу с полкилометра, поворачивая башню налево и направо. Механик-водитель и я, сидящий на месте командира, открыли люки и снова закрыли их. При движении под водой в них наблюдалась небольшая капельная течь, что посчитали допустимым. Затем заменили лазы на трубы-шноркели диаметром 100 мм и много раз ходили через залив.

ЧП случилось под вечер. По программе мы должны были, пройдя по дну, выйти на берег, развернуть башню на 90є налево и направо и опять идти под воду. С утра ударил мороз. Поверхность залива и танки стали покрываться льдом. Когда переходили залив в очередной раз, я почувствовал, что в спину мне ударила струя воды. Вода быстро поступала по всему периметру башни. Когда мы прошли самое глубокое место ( 4,5 метра ) и стали подниматься на берег, вода хлынула к вентилятору, и двигатель захлебнулся. Пушка уже торчала из воды, а командирский люк был почти вровень с поверхностью. Посовещавшись, решили выходить. Открыли люк. Вода хлынула в него широкой струёй, а мы быстро вылезли в стоящий рядом транспортёр, изрядно промокшие. Сменили одежду на то, что подвернулось, приняли по стакану водки и поехали домой, считая испытания законченными. Когда танк вытащили на берег, оказалось, что резиновая надувная камера, удерживаемая снаружи пеньковым канатом, обмёрзла и вылезла при поворотах башни из зазора и лопнула.

На следующий день мой напарник, военпред с нашего завода, предложил провести лично эксперимент по запуску двигателя, заглохшего под водой на глубине 5 метров . В программе испытаний этого не было, и я вместе с командиром полка отговорил его от этой рискованной затеи. Позже, летом, не удалось избежать трагедии в этом же полку. Танки переходили Днепр колонной. Дно было очень илистое и топкое. Когда один танк заглох, идущий за ним наполз на него и сломал шноркель. Экипаж не успел закрыть заглушку на шноркеле и утонул.

Несколько раз мне пришлось работать вместе с Кулешовым на полигоне в Кубинке. Очень неудобно было туда добираться, ибо электрички в то время по Смоленской дороге не ходили. Там мы занимались нашей машиной для взятия проб в зоне атомного взрыва и Т-55, которые побывали под взрывом, и при первом осмотре на полигоне в Семипалатинске сильно фонили, так что время пребывания в непосредственной близости от них было ограничено десятью минутами (это по старым очень вольным нормам). Теперь фон стал значительно слабее и можно было работать полчаса. В один из дней, когда мы актировали состояние машины, прибежал адьютант с приказом: «Всем офицерам собраться в актовом зале». Я остался один и поехал в Москву. По приезде узнал, что снят со своего поста министр обороны маршал Жуков. Потом мой  дядя, полковник, работавший в Генштабе, рассказал мне, какой переполох был в их конторе. Сняли охрану здания из сотрудников КГБ и поставили на посты офицеров Генштаба. Его самого поставили на пост, где стоял сержант КГБ. К штабу подкатили два танка, прибывших из части под Кубинкой. По тревоге вышла вся дивизия, но только две машины смогли пройти этот путь без задержек и поломок. Потом из этого были сделаны соответствующие оргвыводы.

***

В 1957г. меня призвали на переподготовку на военные сборы, которые проходили на базе Харьковского танкового училища в форме лекций. В первый день нам читали общие положения по организации гарнизонной службы. На второй день была лекция по конструкции танка Т-54 и особенностям его эксплуатации. Наконец на третий день перешли к изучению танка Т-55. Лектор, подполковник при рассказе о Т-55 всё время путался и многое освещал невнятно. Откуда он получил информацию о танке мне неизвестно. Я инструкцию по эксплуатации не писал. Очевидно это делал Васильев в Тагиле. Мои товарищи, которые знали, что я был ведущим конструктором по Т-55, когда лектор заикался и путался толкали меня в бок и требовали, чтобы я подсказывал лектору. На четвёртый день Морозов вызвал меня к себе и расспросив чем мы там занимаемся на сборах позвонил в училище и попросил меня освободить от “призыва”.

Наш отдел был в основном мужским коллективом. Немногие женщины, кроме упомянутых ранее ….Сорокиной, Гиндиной и Поляковой не играли заметной роли в работе отдела. В 1954 году в отделе появились две девушки – техники Н. Курочкина и Инна Бережная, а в отделе 60-Т их подруга Вита Волкова, дочь нашего руководителя группы ходовой части. Они вскоре все вышли замуж: Курочкина – за сына А.А. Морозова Евгения, который работал за столом рядом с моим, Инна за конструктора отдела 60-Т Петра Сагира, о котором я пишу довольно много. Вита Волкова вышла замуж за Виктора Пикура. Несколько позже в отделе появились ещё две девушки – Вера Ситохина и её подруга фамилии которой я не помню. Последняя отличалась тем, что с первого дня и все последующие в течение нескольких лет ходила с заплаканным лицом, постоянно стонала и вытирала слёзы. Причины этого остались мне неизвестны. Скорее всего несчастная любовь... Ситохина тоже ходила с печальным лицом и, несмотря на то, что она была стройной девушкой с симпатичным лицом и фигурой и внешностью она была на высоком уровне, симпатий к себе не вызывала. Было видно, что ко мне она не равнодушна, но в то время я женился, и прочие женщины меня не интересовали. Когда у меня родился мой Вовка и немного подрос, я принёс в отдел фотографию Ларчика с сыном на руках, Фото было очень удачным, Ситохина глянув на фотографию тяжело вздохнула и произнесла:

- Ну теперь всё понятно.

С этого дня она уже не демонстрировала своего интереса ко мне. Была ещё в отделе симпатичная и черезвычайно энергичная Валентина Зорченко, которая откровенно интересовалась всеми мужчинами. Но её кипучая энергия и нападающий стиль отпугивал потенциальных женихов. Ещё несколько женщин отдела были замужние, никакой активности не проявляли и мне не запомнились.

***

Побывал я в институте, где изучались и испытывались кумулятивные боеприпасы. Как мне рассказали сотрудники лаборатории, эти боеприпасы ведут себя иногда непредсказуемо. Их испытывали на поверхности песка, засыпанного в металлический бак. Иногда кумулятивная струя оставляет в песке замысловатый след в виде зигзага или спирали. Иногда пробивает боковую стенку бака. Они высказали мнение, что наши ухищрения с наклоном брони и экранами не всегда могут гарантировать непробиваемость.

В 1958 году КБ получило задание разработать на базе танка Т-55 вместе с конторой В.С. Грабина гусеничный ракетоносец – истребитель танков, вооружённый управляемыми ракетами. Ведущим со стороны нашего КБ назначили меня.

Проектируемый ракетоносец можно было рассматривать как экспериментальный для отработки конструкции ракеты и проверки тактико-технических особенностей ракетоносца на базе боевого среднего танка. Поэтому бронедетали ракетоносца изготавливались из конструкционной углеродистой стали.

Поскольку удачные прототипы ракетоносцев – истребителей танков отсутствовали, работа началась с проработки самых различных вариантов компоновки, в основном диктуемых размещением ракет, габариты которых превосходили таковые унитарных артиллерийских снарядов. Заданная база – танк Т-54 не позволяла разместить ракеты в горизонтальной укладке, а некоторое увеличение боевого отделения за счет ликвидации двадцатиместной носовой укладки снарядов не могло быть использовано, так как затруднялось кантование ракеты при ее закладке на пусковую установку. Мной было прочерчено полдюжины вариантов, но не один из них не был удовлетворительным. В это время в нашем отделе стажировался адъюнкт от Генерального штаба подполковник Барабашев. Он активно включился в мою работу, однако его варианты были не лучше моих. В его вариантах ракета должна была совершать сложную траекторию. При этом реальных механизмов способных выполнять эту задачу он предложить не мог. Наконец, уже тогда когда мы получили окончательные габариты ракеты со складными стабилизаторами и крыльями, мы могли разместить командира установки и заряжающего в кольце вертикально стоящих на поворотном круге 15 или 16 ракет. С этого момента конструкция приобрела реальные очертания. Мной была предложено рычажное устройство для подъёма ракет над башней в положение пуска которое в принципе исключало необходимость заряжающего.

Раза три мы ездили в Москву троицей: Баран, Омельянович и я. Как оказалось мы все трое глухи на левое ухо. Пoэтому, когда мы шли по улице, каждый из нас чтобы слышать собеседников стремился идти справа. Так мы и ходили поочерёдно перебегая на правую сторону.

Разработка технического проекта танка 430 подходила к концу. Впереди была детальная проработка узлов машины и оценка эргономичности рабочих мест экипажа. С этой целью в модельном цехе была организована постройка деревянного макета. Руководил этой работой В.Д. Листровой.

 Принимать макет танка приехала комиссия Генштаба во главе с генерал-майором Сычём и трех подполковников. Генерал Сыч, статный, немного полнеющий красавец, ростом около двух метров, по сравнению с которым его спутники выглядели особенно мелкими.

Демонстрация нового танка началась с показа чертежей. Чертежи, выполненные на ватмане были развешаны по стенам комнаты ровной горизонтальной лентой. Посреди комнаты поставили для генерала вращающееся кресло, а мы стайкой перемещались по периметру комнаты, чтобы не закрывать демонстрируемые в данное время чертежи. Генерал сидя во вращающимся кресле поворачивался лицом к Александру Александровичу по мере его перехода от чертежа к чертежу. В какой-то момент в комнату   вошел ординарец и подойдя к генералу начал что-то шептать ему на ухо. Генерал отчаянно завертел головой, а ординарец крутился вокруг него пытаясь нашептать ему всё в то же ухо. Омельянович наступив мне на ногу прошептал: "Смотри, наш брат одноухий",

Деревянный макет танка 430 строился в пристройке к модельном цеху бригадой из трёх человек. Работали модельщики очень быстро и аккуратно. Все детали корпуса, башни, пушка и многочисленные приборы изготавливались в полном соответствии с общими видами этих элементов.

После ознакомления с чертежами танка и обсуждения его тактико-технических характеристик Сыч и его спутники перешли к ознакомлению с деревянным макетом танка, выполненного в натуральную величину со всеми подробностями, за исключением ходовой части. После внешнего осмотра макета генерал влез на него и не без труда протиснулся в люк командирской башенки. Посидев на месте командира он пролез на место механика-водителя и вылез через его люк. После этого такое же упражнение выполнили его помощники. Последним полез подполковник ростом не более метр шестьдесят и весом с полсотни килограммов. Он долго лазил по макету, перемещаясь с места командира на место наводчика, а затем на место заряжающего. В командирском люке он расставив локти демонстрировал его недостаточные, малые размеры. При этом петушиным голосом кричал, что ему тесно, что он не может вылезти из люка, опершись руками на его борта. Сыч сдержанно наблюдал за его действиями. Подполковник продолжал шуметь и после того как вылез из макета. Морозов явно разгневанный таким поведением подполковника покраснел, и вдруг выпрямившись и приняв грозную начальственную позу, громко окрикнул его и сказал: "Дайте выразить своё мнение генералу". Тот, не вдаваясь в подробности, твердым командирским голосом заявил: "Если я сумел пролезть через этот люк и вылезти через люк водителя, значит их размеры вполне удовлетворительны.

Принимать экспериментальный образец машины 430 приехала комиссия в том же составе, в котором принимала деревянный макет. Тот же подполковник так же въедливо критиковал машину в целом и особенно рабочие места командира и заряжающего. Он потребовал загрузить танк боеприпасами согласно табелю и сам извлекал снаряды из боеукладки и заряжал пушку. После этого он заявил, что заряжающий не сможет обеспечить скорострельность более четырёх выстрелов в минуту. Возражение Морозова, что наш мастер – оружейник Лейба может обеспечить скорострельность двенадцать выстрелов в минуту он заявил, что не все такие как ваш оружейник. Пусть попробуют сделать это кто-нибудь из ваших конструкторов. Мы с Листровым дважды пробовали выполнять эту операцию и действительно ворочать снаряды в тесном пространстве боевого отделения, загроможденного казёнником пушки и снарядами на бортах башни было нелёгким делом. В связи с затратой времени на разряжение пушки и помещения снаряда в боеукладку трудно было судить о возможной скорострельности в боевой обстановке, но хронометраж отдельных этапов заряжения позволял надеяться, что даже такие неопытные заряжающие как мы способны обеспечить скорострельность от трех до четырёх выстрелов в минуту.

Для отстрела пушки и пулемета выехали на полигон в глубокой балке в районе села Федорцы. Первые пять выстрелов усиленными зарядами при отсутствии экипажа в машине. Наблюдающие стоят на достаточном расстоянии от танка, а стреляющий прячется за его кормой и дёргает за верёвку спуска. Усиленные заряды готовятся путём их нагрева над обычной плитой, на которой работники полигона кипятят чайник и разогревают тормозки. Выстрел с оглушительным металлическим звоном больно бьёт по ушам. Звук выстрелов пулемета, стреляющего длинными очередями, не слишком оглушительный, но какой-то неприятный. Стреляем в крутой склон балки, снаряды – болванки оставляют в склоне глубокие норы, а следов от пуль пулемёта практически не видно. Затем стрельба из пушки с экипажем в танке. Я сижу на месте командира. Лейба заряжает, а полковник на месте наводчика с секундомером в руках. Команда “ОГОНЬ”. Через пять секунд в шлемофоне голос Лейбы “ГОТОВО” Выстрел. Опять “ГОТОВО” Выстрел “ГОТОВО”, выстрел. Секундомеры остановлены, Время отстрелов – двадцать одна секунда. При выстреле раздаётся глухой, утробный звук и танк раскачивается как на волне. Почти сразу лязг стреляной гильзы о створки лючка для ее выброса на корму танка и боевое отделение наполняется пороховым дымом, который поднимается к вентилятору на крыше башни и уходит к моторной перегородке. После трёх выстрелов несмотря на все меры по удалению пороховых газов дышать становится трудно. Газы из ствола пушки удаляются эжекционной системой, много газа уходит вместе с выброшенной гильзой, но, то, что успевает выйти из казённика при такой интенсивной стрельбе вентиляторы не успевают выбрасывать наружу. Генерал Сыч доволен, но говорит: “Это ваш рекордсмен Лейба. А как это будет делать рядовой танкист? Ваш Лейба уже десяток лет только этим и занимается. Так выдрессировать рядового танкиста мы не можем. Хорошо если он достигнет скорострельности девять выстрелов в минуту. Вот ваши конструкторы, которые тёрлись вокруг этой машины едва ли сумеют достичь скорострельности четыре выстрела”. Морозов: “Давайте посмотрим, вот конструктор Землянский, который проектировал устройство выброса гильз. Он пробовал заряжать пушку учебными снарядами.”

В танк грузят четыре бронебойных снаряда (болванки) и я лезу на место заряжающего. Снаряды в передней укладке, откуда доставать их наиболее удобно. Команда "ОГОНЬ". Подхватываю первый снаряд и сильно бьюсь головой о крышу башни. Затем пытаюсь не отдавить пальцы и досылаю снаряд, а затвор со щелчком закрывается. "ГОТВО" – выстрел. Заряжаю опять, затем ещё. Дышать трудно. Опять бьюсь головой и сбиваю палец. Наконец четвёртый снаряд в стволе. Команда "ОТБОИ". Я едва стою на ногах. Такое повторить сразу я наверное не смог бы. Пытаюсь привести дыхание к норме. Слышу в шлемофоне "Не торопись, отдохни”. Через минуту открываю люк и вылажу на крышу башни. Морозов доволен. Я успел зарядить пушку четыре раза за одну минуту. Больше подполковник этой темы не касался. До этого мне приходилось стрелять только из танка Т-34-85 из спаренного пулемёта одиночными выстрелами. Стрельба из пушки – дорогое удовольствие. В то время один стомиллиметровый выстрел стоил 600 рублей при средней зарплате на заводе 950 рублей.

Для согласования работ по ракетоносцу к нам от В.Г. Грабина приехали заведующий отделом аппаратуры управления артиллерийским огнём В.Г.Погосянц, заведующий отделом баллистики Н.П. Асташкин, ведущий инженер Александр Иванович Шуруй, Они одобрили принятую нами компоновку ракетоносца и предложенный мной механизм вывода ракеты в пусковую позицию. Саша Шуруй оказался моим коллегой по институту. Он кончал ХПИ одновременно со мной, но электротехнический факультет. Позднее, когда я уже не работал в КБ-60М, выяснилось, совершенно случайно, что Саша Щуруй женат на подруге детства моей жены и она даже была на их свадьбе, которая состоялась за год до моей встречи с будущей женой.

Спустя две недели я, Баран и Омельянович нанесли ответный визит. В бюро пропусков нам объявили, что пропуска мы сможем получить только через трое суток, когда нас проверят по особой картотеке.  Наши допуска к секретной работе для их конторы оказались неубедительны. Пришлось заняться другими делами. У меня были нерешенные вопросы на заводе “Каучук” и во ВНИРПе, связанные с разработкой танка T-55 для подводного вождения. У моих спутников нашлись свои дела. Наш приезд совпал с передачей В.Г. Грабиным своего хозяйства С.П.Королёву. Формально Грабин был смещён со своего поста за развод с женой и женидь6ой на секретарше, но очевидно главной была необходимость расширения хозяйства Королёва, который пожинал плоды своего запуска первого спутника, а Грабин после смерти И.В.Сталина был в некоторой опале, как его любимец. Хозяйство Грабина к этому времени уже занималось, в основном ракетной техникой. Когда мы проходили от проходной в административный корпус по просторному ангару мы видели в нем ряд ракет стоящих вертикально, начиная от небольших длиной около четырёх метров до гигантов под потолок, высотой метров двадцать. На мой вопрос: “Что это?” Шуруй сказал, что это макеты и муляжи, которые вывозят на парад для массовости. К нашему удивлению наши коллеги успели изготовить модель механизма вывода ракеты на пусковую позицию из листового пластика. Модель работала как и было задумано, так что дальнейшее согласование работ прошло очень быстро и уже на следующий день мы ехали домой. Когда мы с нашими коллегами занимались согласованием работы весь корпус пришел в возбуждение, что было слышно даже в изолированной комнате, где мы работали. Оказалось Грабин передаёт хозяйство Королёву и они ходят по территории института. Погода была солнечная и тёплая. В открытое окно мы наблюдали как эта пара неспеша передвигается по площади между корпусами института и Грабин что то говорит Королёву энергично жестикулируя, а тот слушает его блюдя монументальность.

Тогда я узнал, что руководителем работ по ракетам и спутникам был Сергей Павлович Королёв, в то время глубоко засекреченный. Рассекретили его только три года спустя. Через полгода я снова был в Подлипках, теперь уже у Королёва. Погося(н)ц докладывал Королёву о нашей работе, а я и Саша Шуруй скромно стояли у стены.

Было решено изготовить деревянную модель боевого отделения ракетоносца в натуральную величину. При рассмотрении чертежей перед его изготовлением Морозов обратил внимание, что копир направляющий движение стола ракеты имеет очень малую кривизну. “А что если копир сделать в виде прямой линейки? Просчитайте какая при этом будет погрешность положения ракеты от номинального и допустима ли она?” В этом был весь Морозов. Любую деталь он рассматривал прежде всего с точки зрения её технологичности и простоты изготовления. Большое внимание он уделял вопросу возможного увеличения допусков на размеры деталей, если это не влияло на их работу. Он всегда имел ввиду девиз “Каждое изделие должно быть выполнено настолько плохо, насколько позволяют условия его эксплуатации”. Только в этом случае трудоёмкость изготовления может быть минимальной. Впрочем, технологическая служба завода тоже придерживалась этого лозунга, что часто приводило к острой дискуссии между конструктором и ведущим технологом. В результате достигался компромисс, а дальнейшие испытания изделия, как правило, подтверждали правоту технологов.

Для изготовления макета в опытно экспериментальном цехе №640 мне выделили угол, который занавесили брезентом. Модельщики, молодые расторопные ребята прекрасно читали чертежи и за неделю построили среднюю часть машины с боевым отделением. Я только успевал делать эскизы деталей требующих механической токарной обработки. В боевом отделении помимо ракет, командира и наводчика было необходимо разместить два автомата Калашникова АК-47, двадцать магазинов к ним и двадцать ручных гранат Ф-1. Автомат Калашникова в то время считался секретным оружием. Никаких его чертежей на заводе не было. В первом отделе мне выдали под расписку нечто похожее на примитивный деревянный протез, который имитировал основные размеры автомата. Когда я вручил это изделие одному из модельщиков недавно пришедшему с действительной службы, он с саркастической усмешкой измерил длину протеза и сказал, что она на десять миллиметров больше. Кроме того, отсутствует макет штыка кинжала. “Можете возвратить эту палку в первый отдел”. Через два дня он предъявил мне деревянную модель автомата, выполненную со всеми подробностями, вплоть до шлица единственного винта в этой конструкции. Второй экземпляр макета автомата был выполнен гораздо грубее, но всё равно не шел ни в какое сравнение с протезом полученным мной в первом отделе. При этом модельшики пользовались очень грубыми и примитивными инструментами.

В конце рабочей смены модельщиков я проверял целостность брезентового полога и опечатывал его пятью пластилиновыми печатями. Однажды, придя утром в цех я обнаружил, что три печати повреждены и неряшливо прилеплены на место, причём на них чётко видны отпечатки пальцев. Я немедленно вызвал начальника охраны и комиссия из трех человек засвидетельствовала повреждения печатей. При вскрытии брезентового занавеса было обнаружено хищение всех инструментов принадлежащих модельщикам и следы сапог на поверхности макета. Всё остальное, в том числе макет автомата, было на месте. При дальнейшей работе по доводке макета и его сдачи я так ничего и не узнал о похитителях инструмента.

Недели через четыре был изготовлен экспериментальный образец ракетоносца на базе танка Т-55 и отправлен на полигон в Кубинку. Там на него установили аппаратуру управления ракетой и пусковой стол. Остальное мне известно со слов Саши Шуруя:

“Первые испытательные пуски с участием представителей полигона прошли удовлетворительно. На расстоянии двух километров были попадания в шит имитирующий, танк. Затем были назначены стрельбы при участии начальства, как от танкистов, так и от ракетчиков. Шуруй был наводчиком. После пуска ракета круто пошла вверх и через минуту упала в ста метрах перед ракетоносцем. Наблюдатели пуска были перепуганы и спешно попрятались в блиндаж. Нашу работу забраковали, признав её сырой и бесперспективной, так как после запуска ракеты наводчик должен был следить за её полётом по карминовым огням на её хвосте и корректировать направление. В густом дыму или тумане, внезапно появившемся между ракетоносцем целью корректировка направления полёта была невозможна. Кроме того в боевой обстановке наводчик испытывая стресс не всегда способен довести ракету до цели, так как управлять ей приходится в течение 12 – 18 секунд.”

К тому времени Шуруй был уже занят разработкой космического спутника “Молния”и работа над ракетоносцем была прекращена.

Во время командировок в Москву я возобновил контакты со своим другом по совместной учёбе в школе в г. Фрунзе Андреем Крамаревским. У меня были свободные дни при ожидании пропуска в контору Королёва или при ожидании изготовления деталей на заводе «Каучук». По протекции москвичей – моих коллег по плаванию я получил свободный пропуск в зимний бассейн в Лужниках и при каждом удобном случае плавал в нём. Сделал я пропуск и Андрею. Он как раз вернулся с гастролей в Англию. Андрей ещё во Фрунзе танцевал в балете Киргизского театра, где его отец работал главным балетмейстером, а в то время Андрей танцевал в Большом театре и сольные партии. Андрей красив и физически прекрасно развит. Из Лондона он привёз ласты, которых мы в СССР ещё не видели, и мы с ним по очереди плавали в ластах, привлекая внимание немногих присутствовавших  в бассейне в это позднее время.

Позднее, летом, я встретил в Лужниках своего знакомого по Харьковскому бассейну А.С. Кожуха – тренера по плаванию. Он вместе с женой тренировал своих воспитанников - детей на сборах общества «Спартак». Его жена уже в наше время ( 2001 г .) воспитала рекордсменку и чемпионку мира Клочкову, а его воспитанники были чемпионами Украины и даже Союза. Естественно, я плавал у него без ограничений. Моего друга по работе на руднике, Вольки Крушельницкого, в Москве не было, так как после окончания училища его, молодого лейтенанта, отправили в далёкий гарнизон.

В отличие от конторы Королёва, пропускная система в Генштабе была предельно простой: я приходил в бюро пропусков, звонил нужному мне офицеру, он звонил дежурному, выписывающему пропуска, и по предъявлению паспорта и допуска мне выписывали пропуск. Это занимало минут десять. В это время интересующий меня человек или его помощник приходил в бюро пропусков и мы шли в его кабинет. Вся ответственность за посетителя возлагалась на принимающего.

Наши изменения при модернизации Т-54 в Т-55 были приняты Тагильским бюро как головным и скоро завод получил чертежи Т-55, в котором были реализованы наши и тагильские разработки.

В это время (в 1959 году) большая часть сотрудников отдела трудилась над облегчённой машиной 432. Я занимался противоатомной защитой и боеукладкой. В это время заболела моя мама. Это, конечно, сказалось на моей производственной активности, тем более что передо мной серьёзно встала жилищная проблема. Со мной третий год работал молодой специалист Александр Терехов. Очень усердный и исполнительный, он был хорошим моим помощником. Но вдруг я заметил в нём резкую перемену. Он стал рассеянным, апатичным и неразговорчивым. На мой вопрос: «В чём дело?» – он ответил, что собирается увольняться. Это уже был не 1948-1953 гг., когда наши паспорта хранились в отделе кадров завода, и чтобы поехать в командировку, надо было писать заявление на получение паспорта и немедленно сдавать его по прибытии из командировки. Увольнение по собственному желанию тогда было проблемой. Теперь администрация завода была обязана уволить работника в недельный срок после подачи заявления. Но, по-прежнему, у администрации оставались сильные рычаги, при помощи которых можно было препятствовать увольнению. Я спросил Терехова, куда он собирается и где будет работать. Он рассказал мне, что у него в Сталино (ныне Донецк) живёт мать, которая занимает видный пост в обкоме. Она организовала ему письмо-вызов от института «Гипроподземгаз». В письме было сказано, что он может быть принят на должность старшего инженера с окладом 1500 рублей (у нас он имел 1080 рублей) и ему предоставляется двухкомнатная квартира. В это время у нас многие ветераны КБ жили в коммуналках, имея по 5- 6 м² на человека. Годом раньше наиболее энергичные и пробивные наши сотрудники организовали кооператив по строительству шестнадцатиквартирного двухэтажного дома на условиях, что все материалы и зарплату высококвалифицированным строителям оплачивает завод, а они выполняют своими силами неквалифицированную работу и обеспечивают «доставание» материалов, необходимых для строительства. Для этого их освободили от работы в КБ с сохранением зарплаты на 9 месяцев. Землю под строительство они получили на посёлке Артёма недалеко от проходной. Конечно, в их число не попали ведущие конструкторы, на которых лежала основная тяжесть разработки 432, так как они понимали свою ответственность за выполняемую работу и не могли оставить её на девять месяцев. Под конец нашей беседы Терехов сказал мне, что «Гипроподземгаз» сейчас расширяется и ему нужны работники. Институтом построен дом для их поселения, особенно прибывающих из других городов. В этот же день я взял отгул и сказал жене, что еду в Сталино ночным поездом. От вокзала до города ехал трамваем. Шёл мелкий дождь. За окном тянулись полуразрушенные приземистые бараки, пустыри, склады и терриконы. Первая мысль: «Куда я приехал?» Но вот, наконец, город с приличной застройкой. Нашёл институт. Директор направил меня к начальнику отдела механизмов и металлоконструкций газовых предприятий Кацетадзе. Я рассказал ему о себе. Слушал он не очень внимательно и в заключение сказал, что у него в отделе вакансий нет. Когда я подошёл к двери, он вернул меня:

– Где Вы работали, кроме ХПЗ?

Я ответил, что пришёл туда из института и работал более семи лет.

– И всё время на одном месте? – спросил он меня.

– О, тогда Вы нам подходите. Идёмте к директору.

Директор приказал секретарше приготовить гарантийное письмо о том, что я буду принят на должность старшего инженера с окладом 1500 рублей и мне предоставляется двухкомнатная квартира. Получив письмо, я сфотографировался для анкеты в ближайшей фотографии и посмотрел свой будущий дом. Он оказался недалеко от центра и от института. Отделочники красят полы. Утром я уже был на заводе. Написал заявление об увольнении и пошёл к Морозову. Он начал меня уговаривать остаться, но я сказал, что от квартиры в Сталино я не откажусь, а в Харькове мне с семьёй жить негде. Морозов сказал, что сходит к директору и поговорит о квартире. На следующий день он мне сказал, что директор обещает квартиру через шесть-десять месяцев на Кагатах. Я ответил, что на такое не согласен. Морозов сказал, что имеет право задержать меня на неделю, и в течение этого времени я должен подумать. Через неделю я уволился.

Одновременно с моим увольнением тем же приказом был отправлен на пенсию Чаромский, которому исполнилось 60 лет.

Терехова, сманившего меня в Донецк, Морозов не отпустил как молодого специалиста, не отработавшего положенные три года. Он рассчитался через год, но в Донецке не появился.

Спустя семь лет я, будучи в Харькове по делам диссертации, позвонил Александру Александровичу. Он был очень любезен и пригласил меня к себе домой. За чашкой чая мы просидели часа три, вспоминая эпизоды нашей совместной работы. «Квартира в наши дни – это дело серьёзное. Надеюсь, что у тебя всё будет хорошо». Инцидент 1960 года был исчерпан. В это же время я посетил Я.И. Барана на его квартире. Он уже несколько лет был на пенсии по инвалидности. Нервы у него никуда не годились. Нездоровый блеск глаз, судорожные нервные движения рук и отрывистая речь выдавали его болезненное состояние. Поэтому задушевного разговора у нас не получилось. Побыв минут десять, я ушёл. Позже я узнал, что Яков Ионович умер в том же году.

Ещё спустя три-четыре года я позвонил Александру Александровичу на работу. По его голосу было слышно, что он устал и ему не хватает общения. Мы долго говорили по телефону, и он всё не давал повода окончить разговор. Больше мне не довелось встречаться и говорить с ним.

В 1998 году я посетил своего старого товарища В.Д. Листрового. Он в свои 80 лет выглядел на шестьдесят. Подвижный, с чёткой и правильной речью, он оживился при моём приходе. Мы долго беседовали. Он подарил мне свою книгу «Конструктор Морозов» с дарственной надписью и предложил изложить свои воспоминания о нашей совместной работе в письменной форме. Детей у него не было. Коротал старость с женой в однокомнатной квартире-хрущёвке, там, где в своё время мне обещали квартиру в 1960 году. Считал, что всё у него хорошо, жаловался только, что жена резко сдала: тяжело ходит и ослабла память, так что её нельзя отпустить в магазин или на рынок, так как она забывает, что надо купить и забывает про сдачу.

С Николаем Петровичем Фоменко – к тому времени старейшим представителем довоенного коллектива КБ – я встретился на его квартире после договорённости о встрече по телефону. Он перед этим был на семидесятилетнем юбилее КБ. Выглядел он дряхлым и подавленным. Недавно у него умерла любимая жена – надёжный друг и товарищ. Когда-то из-за развода с первой женой и новой женитьбы его исключили из партии и сняли с должности руководителя группы корпуса. Наказание слишком суровое, но, очевидно, были ещё какие-то причины к этому, о которых я ничего не знаю. Петрович долго работал со мной и мы хорошо понимали друг друга.

Петрович во время войны, занимаясь корпусом, ездил в прифронтовую полосу изучать и анализировать повреждения тридцатьчетвёрок. Был он на танковом поле у Прохоровки. Осмотр танков показал, что 40% попаданий бронебойных снарядов приходилось на башни. Если учесть, что башня танка Т-34 относительно небольшая, можно считать для танка Т-54 и последующих этот процент равен 50. Петрович свято блюл режим секретности и о своей работе говорил очень мало. И во время нашей беседы, когда мы просидели пару часов и «приголубили» бутылку сухого, как только разговор касался работы отдела, он сразу замыкался и было ясно, что военной тайны он не выдаст. К этому времени он был на пенсии 25 лет, а я уволился из отдела 39 лет назад. В то время умели хранить военную тайну. С этой тайной происходили курьёзные случаи.

Как-то при проведении предновогодней уборки за одним из шкафов обнаружили чертёж на ватмане с грифом «Секретно». Было очевидно, что он пролежал там не один год. Подоспевший Листровой, не глядя на его содержание, предложил его сжечь. Когда чертёж внимательно рассмотрели, то обнаружилось, что его брал из первого отдела Листровой. Не поднимая шума, чертёж сдали в секретный архив. Но год спустя в секретном архиве пропал другой чертёж. На этот раз дело приняло серьёзный оборот. Заведующую секретным архивом уволили и все в отделе были строго предупреждены. Забавный случай произошёл в КБ Чаромского, которое помещалось над бухгалтерией, а окна выходили на Плехановскую улицу. Я в это время делал попытки разработать эскизный проект газовой турбины-стартёра с возможностью её подключения к коробке передач для обеспечения возможности при заглохшем двигателе перегнать танк с малой скоростью в ближайшее укрытие. Затея эта кончилась ничем, но поскольку я работал в это время с мотористами, мне пришлось быть очевидцем скандального события. Стояла летняя жара, и окна были открыты настежь. Один конструктор снял с доски секретный чертёж и положил его на подоконник. Порыв ветра подхватил чертёж, и он упал почти на другой стороне улицы. Возникла паника. Все высунулись из окон и немедленно послали гонцов, у которых на пропуске был «олень», т.е. свободный вход и выход в рабочее время. Прохожих отпугивали от чертежа дикими криками. Чертёж вернули, и все успокоились. Но Чаромский как-то узнал об этом случае и на следующий день строго предупредил весь коллектив, чтобы при открытых окнах к ним никто даже не подходил.

Из-за режима секретности я в эти годы не брал фотоаппарат в командировки, на заводские мероприятия и не вёл пространных записей в записных книжках.

***

Я сделал попытку связаться с Николаем Петровичем в 2000 году. Ещё в первый раз он предупредил меня, что если я хочу навестить его, надо позвонить и предупредить о времени прихода. Я звонил ему несколько раз, но никто на звонки не отвечал. Что с ним я не знал – или умер, или прикован к постели. Когда я приехал к нему домой, на мои звонки и стук в дверь никто не открыл. У него была дочь, но в квартире он жил один.

Мой сокурсник Володя Попков работал в КБ-60М до 1962 года, когда он был неудачно прооперирован, после чего стал инвалидом и очень редко выходил из квартиры. При разговоре по телефону он не выразил желания встретиться со мной.

Терехова, которого Морозов не отпустил как не отработавшего положенные три года молодого специалиста, я больше никогда не встречал. Очевидно, в Сталино он так и не появился.

В городе Сталино, работая в институте Гипроподземгаз, уже в следующем, 1961 году, я был командирован в Англию и Францию для изучения их опыта в области газовой промышленности. Это меня удивило, так как прошло немногим более одного года, как я имел доступ ко многим секретам танковой и ракетной промышленности.

Плавание

На ХПЗ работала секция плавания, организованная и возглавляемая двумя энтузиастами этого вида спорта – П.И. Сагиром, позже главным конструктором отдела 61, и П.Д. Педенко, позже директором Черкасского проектно-конструкторского и технологического института. Секция плавания была при стадионе «Металлист», а занятия проводились в зимнем бассейне бани рядом с заводом «Серп и молот».

Сразу после поступления в отдел 60М я стал заниматься в секции и скоро стал дублёром Сагира, взяв на себя тренировку части наших заводских пловцов, оформившись на заводе тренером. Занятия в секции проводились в 9-10 часов вечера. Обычно я приходил раньше на час и тренировался сам до прихода своих подопечных. Скоро наша секция стала заметна на фоне городской федерации плавания, так как у нас определённых успехов достигли женщины, подтянулись мужчины, а главной силой была наша троица: Сагир, чемпион города по плаванию в стиле «брасс», Педенко, занимавший вторые-третьи места на городских соревнованиях, и я - чемпион по плаванию на дистанцию 400 метров .

Занятия проводились три-четыре раза в неделю. Летом, когда бассейн закрылся, мы с успехом выступили на областных соревнованиях в Лозовеньках. С середины июня в Занках открылся пионерлагерь завода, при котором была организована служба спасения на водах. Её начальником был назначен П.И. Сагир. Команду собрали из членов нашей секции.

Заводской пионерлагерь “ЗАНКИ” располагался в сосновом лесу на высоком берегу Донца. Лагерь состоял из пищеблока со столовой под навесом и лёгких щитовых домиков в каждом из которых размещалась половина отряда – девочки и мальчики, всего человек по 15 – 17. Число отрядов доходило до 20 в каждом из которых были дети примерно одного возраста, от шестилеток до восемнадцатилетних выпускников школы. Задачей команды ОСВОДА было недопущение неорганизованного купания детей, в том числе старшего возраста, которым разрешалось купание под нашим наблюдением на участке реки обозначении буйками. Для купания детей младшего возраста к пляжу пионерлагеря был причален плавучий бассейн на понтонах размером 10 х 4 метра и глубиной 0,7 метра , чтобы дети семи -десятилетнего возраста могли бы стоять на его деревянном дне. В выходные дни в пионерлагерь приезжало много родителей детей и просто желающих искупаться в реке. В нашу задачу входило наблюдение за купающимися и оказания им помощи. За время моей работы в ОСВОДЕ нам три раза пришлось спасать тонущих и один был смертельный случай не связанный с купанием. Заместитель главного бухгалтера завода катался на лодке и когда выходил из неё на берег поскользнулся, упал в воду и умер от разрыва сердца. У нас были две плоскодонки, а на второй год моего пребывания в ОСВОДЕ приобрели подвесной мотор "Ветерок" мощностью восемь лошадиных сил. При лагере был склад ГСМ, так что с бензином и маслом проблем не было. В нашу зону ответственности входила береговая полоса протяженностью стопятьдесят метров, половина которых представлял песчаный пляж, а другая довольно крутой глинистый берег с большими глубинами на расстоянии двух-трёх метров от берега. При отсутствии пионеров мы предпочитали плавать в бассейне. При старте с бортика бассейна никто ни разу не врезался в его дно, хотя при плавании кролем пальцы рук скребли дно бассейна. Позже мы сделали дорожку длиной пятьдесят метров поперёк реки, поставив на сваях щиты для поворотов, но и после этого предпочитали плавать в нашей мелкой купальне, так как в ней можно было стартовать, делать повороты и учитывать пройденную дистанцию.

Там со мной приключился инцидент наделавший много шума не только в лагере. Я был на дежурстве на пляже старшим, когда из лагеря спустилась компания из трёх парней и шести девушек лет семнадцати – отдыхающие пионерлагеря. Кроме них на пляже никого не было. Они, конечно, игнорировали нашу купальню и полезли в воду несколько ниже. Было очевидно, что девушки плавают очень плохо или вообще не умеют. Я подошел к ним и предупредил, что купание в этом месте запрещено. На расстоянии двух – трёх метров от берега глубина реки резко увеличивалась, и как мы убедились на недавнем примере представляет большую опасность. В паре километров ниже по течению утонул студент приехавший с компанией товарищей. С того места было ближе всего до железнодорожной станции и они переплыв реку решили искупаться на пляже. Песчаный пляж в этом месте плавно уходил под воду, но на расстоянии трех – четырех метрах от берега резко обрывался на глубину восьми метров. Внезапно попав на глубину, парень растерялся и хотя он как-то умел плавать не смог выплыть. Его товарищи прибежали к нам звать на помощь, но мы прибыв на место спустя час после случившегося спасти его конечно не могли и долго ныряли в сплетение коряг в этом глубоком месте. Найти его так и не удалось.

Компания проигнорировала моё предупреждение. Особенно нагло держался один из парней, который отмахнулся от меня и сказал девушкам, чтобы они не обращали на меня внимания. Я повторил предупреждение и тогда парень стал приближаться ко мне с угрожающим видом. Когда он подошел вплотную, нагло глядя мне в глаза, я хуком справа двинул его в челюсть и добавил ударом слева. Вся компания шарахнулась от меня и быстро ушла на верх в лагерь. Через полчаса из лагеря прибежал начальник в сопровождении трёх воспитателей и взял меня в оборот. Оказывается побитый мной парень был сыном первого секретаря Харьковского обкома Соболя, который за два года до этого был директором нашего завода. Начальник лагеря был страшно испуган и перепугал меня. В тот же вечер в лагере было собрание всего персонала лагеря и меня начали клеймить.

Но надо отдать должное, что двое воспитателей встали на мою защиту и отметили, что если бы не ОСВОД, то утопленников было не избежать. Мне пришлось каяться в превышении своих полномочий, и собрание ограничилось порицанием. На следующий день в лагерь приехал сам Соболь. Руководство лагеря было перепугано до полусмерти. Но Соболь не сказав ни слова облачился в плавки и пошел купаться. Окружающие стали сторониться меня, как чумного. Но Соболь уехал, и инцидент стали забывать. Из анализа своего поступка и за поведением членов нашей команды я понял насколько быстро человек поставленный на должность милиционера становится им.

На пляже трижды возникали драки наших с пришлыми компаниями, которые все окончились нашей победой. Главной нашей силой был брат одного нашего пловца – Чайки. Чайка чемпион области по боксу в тяжелом весе, который по воскресениям обычно приезжал купаться. Даже когда мы были в меньшинстве он укладывал двух – трех соперников. Я в этом случае старался своего соперника ложным отступлением заманить в воду и там уж делал с ним что хотел. На берег он выходил нахлебавшимся воды, чуть живой.

Особенно ответственным было купание малышей, которые появлялись в лагере в большом изобилии вместе с приехавшими родителями Их мы запускали в купальню человек по пятнадцать и трое наших пловцов следили чтобы кто-нибудь из них не поскользнулся и не утонул. Родителей запускали только с малышами лет до шести. Однажды я взял на руки малыша лет трёх и понёс его к матери по бортику бассейна. Поскользнувшись я стал падать прямо на малыша, но уже падая, как кошка сумел вывернуться и упал на спину держа ребёнка высоко над собой. Как я так сумел – до сих пор непонятно.

На пляже мы появлялись после завтрака, часов в девять, и дежурили, тренируясь при каждой возможности до позднего вечера с перерывом на обед на который ходили в две смены. За обедом и за завтраком съедали по три – пять пионерских порций. Моя жена в это время работала в лагере воспитателем. Я привёз в лагерь свою самодельную байдарку и мы с ней часто плавали в нашем утлом челноке, умудряясь даже меняться местами. Готовясь к соревнованиям я ежедневно плавал километра по четыре и несколько раз вниз по течению и обратно километров шесть – восемь.

Подвесным мотором увлекался Павел Педенко. Он часто совершал недалёкие поездки, катал пассажиров и копался в моторе, когда тот отказывался работать. Я этим не увлекался, нажимая на тренировки по плаванию. Еще зимой, между делом я разработал и изготовил водолазный колпак, в котором можно было при подаче воздуха ручным насосом по шлангу находиться неограниченно долго на глубине до десяти метров. Колпак привезли в зимний бассейн и мы в нем погружались пока не надоело. Однажды Педенко резвясь на моторной лодке напротив купальни, заложил крутой вираж. Пассажиры запаниковали и перевернули лодку. Все умели плавать и благополучно выплыли на берег. Но с лодки сорвался двигатель и утонул. Глубина Донца напротив нашего пляжа от двух с половиной до четырёх метров. В суматохе никто не заметил, где именно опрокинулась лодка. Стали нырять, но мотора не обнаружили. На следующий день привезли водолазный колпак, обшарили дно напротив купальни, но безрезультатно. Я решил повести поиск более организованно. На обоих берегах разметили вешками пикеты с шагом 1,2 метра . Протянули поперек реки верёвку и пустили по ней водолаза. Чтобы верёвка лежала на дне подвязали к ней железнодорожные костыли. После прохода водолаза перемещали верёвку на следующий пикет. Дно ровное, песчаное и водолаз надёжно прочёсывает очередную полосу. Первый день поиска не дал результата. Двигаясь вниз по течению, прошли метров шестьдесят. Хотя Павел уверял, что мотор сорвался именно здесь, я настоял на продолжении поиска на следующий день. Прошли ещё метров сорок и, наконец, нашли. Павел уверял, что мотор отнесло течением, однако течение в этом месте почти незаметно.

Мы с Павлом совершили однодневный поход на моей полутороместной байдарке. Вытесали новое весло, а под себя бросили две пионерские подушки. Вышли до завтрака и по очереди интенсивно гребли веслом, поскольку оно было одно. Раза четыре останавливались купаться на особо симпатичных пляжах. Вода в тот день была настолько чистая, что даже без маски можно было видеть метра на три.

За месяц тренировки в ОСВОДЕ наша команда заметно подтяну­лась. Оставив в ОСВОДЕ своих пловцов результаты, которых были неудовлетворительные, мы в конце июля в составе десяти человек выехали на первенство общества “Авангард” в г. Николаев.

В Николаеве нас тренировал главный тренер общества «Авнвгард». Поселили нас в яхтклубе в 50 м от Буга, который в этом месте шириной не менее четырёх километров. Занятия проводились в пятидесятиметровом бассейне общества «Динамо». Питались мы в кафе прямо над бассейном, а в городе были всего раза три, так как хотя до остановки трамвая было не более полукилометра, трамвай ходил так редко, что дождаться его было безнадёжным делом. У трамвайной остановки был ларёк, где торговали пивом и молоком. Пиво в Николаеве, как и вся питьевая вода, довольно солёное. У ларька обычно стояла толпа очереди и распивающих пиво. Мы, потолкавшись в очереди, брали по кружке молока, чем удивляли окружающих нас выпивох.

Стояла жестокая жара, в комнатах второго этажа было ночью так душно, что невозможно было спать. Но мы обнаружили вполне обустроенный подвал, перенесли туда свои кровати и жили с максимальным комфортом в приятной прохладе. Тренировки были очень интенсивные – два раза в день. Кроме того, мы три раза плавали на ту сторону, а это восемь километров. В августе состоялись соревнования, в результате которых была сформирована сборная общества «Авангард» для участия в первенстве СССР. В неё вошла наша троица, четыре человека из Ленинграда и по одному из Николаева и Тбилиси. Первенство СССР проводилось в Кишинёве. Мы отправились пароходом до Одессы и далее самолётом до Кишинёва. Кишинёв оказался зелёным уютным городком с приветливым населением. Нас поселили в трёхместном номере лучшей гостиницы города в самом центре, что по тем временам было пределом мечтаний. Конечно, на первенстве СССР у нас не было шансов занять призовые места, но и последними мы не были. Сагир в брассе вошёл в десятку лучших.

Следующим этапом было первенство Украины, проводившееся в Киеве. Это уже было начало сентября.  В Киеве в нашей летней одежде мы мёрзли и мокли под дождём. Пришлось срочно покупать плащи. Соревнования должны были проводиться в открытом бассейне на Трухановом острове. В связи с холодной погодой судейская коллегия решила перенести соревнования в зимний 25-метровый бассейн. Поскольку в нём шёл ремонт, соревнования задержались на три дня. Бассейн ещё не был укомплектован кочегарами, и спортсмены-добровольцы с утра тачками взялись возить уголь в котельную и встали кочегарами к котлам. Соревнования начинались с дистанции 1500 метров вольным стилем. Я был в первом заплыве. Команда: «На старт! Марш!», - и я прыгаю в ледяную воду. Не доплыв до поворота метра полтора, попадаю в кипяток с температурой градусов 80. Поворот – и я снова в ледяной воде. Надо проплыть сорок бассейнов. При каждом повороте у дальней стенки я смешиваю горячую воду с холодной. К концу заплыва тёплая вода была уже на дальней половине бассейна. После окончания заплывов на 1500 метров вода в бассейне была полностью перемешанной, слегка прохладной.

Когда я вернулся в Харьков, у меня ещё оставался двухнедельный тарифный отпуск. Я съездил в Сталинград, и ещё неделю болтался по Харькову.

В январе меня и Сагира областной спорткомитет направил на сборы в г. Баку. Жили мы на турбазе в парке им. Низами и тренировались в бассейне мехзавода. Потолок бассейна был весь усажен шарообразными плафонами, которые, периодически срываясь, падали с высоты 8 метров . Один такой плафон упал, когда я плыл, и удар пришёлся мне по кисти руки, но, к счастью, всё обошлось без серьёзных последствий. Вернувшись в Харьков, мы попали прямо на первенство города и стали его чемпионами: Сагир в плавании брассом, а я – кролем. Так же успешно выступил третий корифей нашей команды – Павел Педенко, занявший третье место на дистанции 100 метров кролем. Педенко работал в цехе 1600, но через год перевёлся в наш отдел 60М. Здесь он проработал конструктором до 1962 года, после чего переехал в Черкассы, где работал старшим инженером, а впоследствии стал директором проектно-конструкторского института местной промышленности.

На следующее лето я опять был в команде Освода при пионерском лагере. Месяц тренировки на Донце, а затем – сборы на соревнования на первенство «Авангарда» в г. Поти. Живём в центральной гостинице, в хорошем четырёхместном номере. Воздух настолько влажный, что одежду можно высушить только под лучами солнца. Бассейн в акватории порта, у южного волнолома. В порту – несколько военных кораблей и большой военный транспорт, база подводных лодок «Волга». Тренер-грузин гоняет нас на тренировках до полного изнеможения и всё время жуёт горький стручковый перец. Однажды на море разразился шторм, такой, какой бывает только в зимние месяцы. Волны перехлёстывали через волнолом и обрушивались в бассейн. Мы втроём попрыгали с мола в открытое море и качались на волнах в своё удовольствие. Выйти обратно на мол нечего было и думать, так как волны разбивались о бетонные тетраэдры, набросанные вдоль него для большей прочности и против размывания дна. Попытались плыть к воротам порта, но сильное течение относило нас назад. Смирившись, поплыли вдоль берега в другую сторону. Увидев, что берег чист и, по всей видимости, песчаный, поплыли к нему. У берега волны были выше. На волне поднимаешься метров на пять, а потом падаешь с этой высоты. Очередная волна подняла меня, и вдруг я провалился через её гребень и шлёпнулся на песок. Вода закрутила меня но, сделав рывок к берегу, я был накрыт уже более слабой волной, накатившейся на песчаный пляж, и скоро был на суше. Мои товарищи вышли на берег неподалёку.

Отплавав первенство «Авангарда», мы отправились на первенство ВЦСПС в Одессу. Поплыли на теплоходе «Грузия». На палубе теплохода был небольшой бассейн. В нём мы плавали все три дня, пока шли с заходами в Сочи, Новороссийск, Ялту, и Севастополь. Небольшая качка на нас не действовала. В Одессе мы плавали в открытом бассейне в парке и, потеряв двух членов команды, отсеявшихся по результатам соревнований, вылетели в Кишинёв на первенство СССР.

В конце ноября облсовет опять направил меня и Сагира на месячные сборы в г. Львов. На сборах я впервые за эти годы встретил своих коллег по марафонскому плаванию на первенстве СССР в Сочи.

Летом всё повторилось, за исключением того, что на первенство «Авангарда» в г. Херсон я, Сагир, и Педенко поехали с жёнами. Три недели тренировались в знакомом нам Николаеве и неделю соревновались в Херсоне. Плавательный бассейн был на другой стороне Днепра, и туда надо было переправляться на лодке. Чтобы через разбитый нос не поступала вода, мы размещались ближе к корме. Однажды мы, как обычно, плыли домой. Внезапно поднялся небольшой ветер вдоль реки и погнал волну. Нашу лодку начало захлёстывать с кормы и нам пришлось сместиться на нос. Поступление воды усилилось, и скоро мы пошли бы ко дну, но на пути была стоявшая на якоре баржа с причаленной лодкой, к которой мы поспешили и разгрузили свою. Оставшихся пришлось забирать вторым рейсом. На водной станции у бассейна был эллинг со спортивными байдарками, такими узкими, что при попытке плыть в ней мы, сделав два-три гребка, переворачивались. Только один из нас, ленинградец, смог плавать на ней неограниченно долго. Он, оказывается, раньше занимался греблей.

Перед отъездом на соревнования я оформил тарифный отпуск, который к тому времени был у меня месячный. Из Херсона мы с женой намеревались долететь самолётом до Одессы и дальше теплоходом до Батуми. Рейсовый самолёт, пролетающий через Херсон транзитом, не счёл нужным делать посадку в Херсоне из-за двух пассажиров. Об этом нам объявили после двух часов ожидания. Я устроил скандал, и нам ещё через час предоставили персональный самолёт У-2. Втиснувшись вдвоём в тесную кабину, мы не спеша полетели в Одессу, рассматривая проплывавшие под нами пейзажи и беседуя с пилотом. Этот полёт был гораздо интереснее, чем полёт в рейсовом самолёте. Из Одессы в Батуми мы пошли на турбоэлектроходе «Ленсовет». На нём бассейн поменьше, чем на «Грузии», но плавать можно.

На третий год, когда Морозов воспрепятствовал моей командировке в пионерлагерь Занки я ездил туда в выходные дни на мотоцикле. Тогда ещё не было дороги на Змиев через Васищево. От аэропорта до села Водяное была колея по зыбучим пескам в которые мотоцикл буквально зарывался. Поэтому сорок пять километров можно было проехать на мотоцикле часа за три и при этом оказаться на противоположном берегу от лагеря и переправляться на лодке. Поэтому я предпочитал ездить через Чугуев, что было в два с половиной раза дальше, а при попытке сократить это расстояние езда по болотам левого берега была нисколько не легче езды по песку. Несколько раз ездил с Ларчиком – своей будущей женой. Выезжали обычно в субботу в сумерках и затем в кромешной темноте плутали по полевым дорогам ориентируясь по звёздам. Как то нам удалось в выехать несколько раньше и я решил сократить путь невзирая на то что при этом надо было ехать по песку, а затем по пешеходному мостику через Донец и далее по болоту. На песке мотоцикл заносило и я дважды терял Ларчика, причем обнаруживал это не сразу и проезжал дальше метров пятьдесят – сто. К мостику подъехали, когда я; уже отупел от напряжённой езды по песку. Не останавливаясь, на малой скорости мы въехали на мостик и благополучно добрались до противоположного берега, где я остановился, чтобы перевести дух. Обернувшись назад, я увидел, что мостик длиной метров тридцать представляет собой несколько досок и жердей положенных на хлипкие сваи. Перил нет и как местные ходят по нему балансируя на жердях – непонятно. Ещё более непонятно, как я смог проехать по нему на мотоцикле с пассажиром. В это время стало темнеть, и далее езда по болотам была не легче, но Ларчика я больше не терял.

***

В 1957 г . на экранах кинотеатров появились фильмы «В мире безмолвия» и «Голубой континент», в которых я увидел акваланг. Принцип работы акваланга был понятен даже из кадров фильмов, а конструкцию, при известном желании, разработать совсем легко. Из обрезка водопроводной трубы, болта с двумя гайками, двух крышек от масляных жестяных банок, мотоциклетной спицы, шарика от привода спидометра, баллона ёмкостью 5 литров уже через неделю после просмотра фильма я изготовил собственный акваланг. В воскресенье я прицепил его к мотоциклу, посадил на заднее сиденье жену и поехал в бассейн. Жена захватила с собой книжку, чтобы не скучать, пока я буду плавать, села на стул и занялась чтением, а я нырнул в бассейн и проплавал под водой больше получаса, стараясь экономить воздух. Только когда я вылез из бассейна, сказал ей, что занимался испытанием изготовленного мной акваланга. Так я впервые пошёл под воду с аквалангом и подтвердил полную работоспособность разработанной мной конструкции. В дальнейшем сложной проблемой была зарядка баллона воздухом. Компрессор на заводе работал, но выносить баллон с завода было рискованно. Вывозил я его на танке, идущем в пробег на полигон. Летом 1958 г . я с семьёй отдыхал диким способом со спортсменами-подводниками института низких температур. Жили в палатках прямо на пляже. У них было три акваланга, сделанных на базе авиационного высотного кислородного аппарата. Никаких преимуществ их акваланги перед моим не имели.

На следующий год, когда в отдел 60М пришло письмо от профкома ХПЗ и облсовета по спорту о моём откомандировании в ОСВОД пионерлагеря и на соревнования разного масштаба, А.А. Морозов решительно мне отказал, сказав, что пора заниматься делом. В следующем году я не тренировался в Занках и ездил на соревнования в счёт моего тарифного отпуска. Это, конечно, сразу отразилось на моих спортивных результатах. Я продолжал тренироваться сам в зимнем бассейне у завода «Серп и молот», чаще называемом «у велозавода». Но в январе 1959 г . я купил старый американский автомобиль 1939 г . рождения – «крайслер». С этим автомобилем мне стало не до тренировок, а вскоре заболела мама, и на этом моя интенсивная деятельность в области плавания закончилась.

Диссертация

После возвращения из Тагила Морозов установил порядок, по которому после окончания рабочего дня все уходят домой. Исключения делались только  в особых случаях, когда была авральная работа, например, разработка машины для взятия проб грунта в районе атомного взрыва. Но это касалось узкой группы конструкторов, занятых этой темой. До этого все работали по-сталински, т.е. кто кого пересидит. Я с самого начала с головой ушёл в работу, и, будучи занятым по вечерам в бассейне, не имел свободного времени и не помышлял ни о чём другом. Но когда Морозов отлучил меня от плавания и в условиях КБ я достиг своего потолка, я стал задаваться вопросом: «А что дальше?».

В отделе появился мой сокурсник Владимир Фёдорович Подгорный, который заканчивал ХПИ по специальности «Двигатели внутреннего сгорания». Проработав в отделе пару лет, он подал заявление на расчёт. Оказывается, он поступил в очную аспирантуру в ХПИ на кафедру двигателестроения. Его пример заставил меня задуматься о научной деятельности, но поскольку я не хотел расставаться со своей работой, я выбрал заочную аспирантуру в том же ХПИ на кафедре «Гидравлические машины». На кафедре меня приняли хорошо. Тему я наметил, связанную с плавающими танками. Руководить мной взялся академик Г.Ф. Проскура. Но прежде всего надо было сдать аспирантские экзамены: диалектический материализм, английский язык и гидрогазодинамику.

Диалектический материализм мне дался легко. Посетив три-четыре консультации, я сдал его на «отлично». Одним из вопросов на экзамене у меня был: «Сколько примерно страниц в работе В.И. Ленина «Две тактики социал-демократии в социалистической революции»?». Случилось так, что я держал эту брошюру накануне, в последний час подготовки к экзамену. Прикинув по памяти толщину и вес брошюры, я сказал, что около 150 страниц. Этот ответ окончательно убедил экзаменаторов, что предмет я знаю на «отлично». (Когда я проверил, сколько страниц в брошюре на самом деле, то оказалось – 151).

С английским языком было сложнее, ибо требования к его знанию были значительно жёстче, чем в институте. Для совершенствования необходимо было читать специальную литературу. В то время раздобыть литературу на английском языке было непростым делом. В библиотеке завода были большие альбомы по двигателям внутреннего сгорания и по тепловозам, но чтобы получить их, необходимо было разрешение парткома при ходатайстве моего начальника. Этот вопрос решился быстро, и я засел за чтение. Скоро достиг определённых успехов, однако обнаружил, что читать художественную литературу я со своим знанием английского не могу. И всё же экзамен я сдал успешно.

Надо было готовиться к экзамену по гидрогазодинамике. Но перед этим окончательно определиться с темой диссертации. Это затянулось на полгода, а затем тяжело заболела моя мама, и мне стало не до аспирантуры. Скоро я вынужден был уехать в Сталино, и моя аспирантура прервалась на четыре года, ибо надо было освоиться и закрепиться на новой работе и подобрать соответствующую тему.